Как ни странно, это сработало — ослепленный гад закрутился на месте, рыча, плюясь и раздирая морду лапами. От пульсара летели клочья вперемешку с шерстью. Я потихоньку отползала назад и все никак не могла подняться, неудачно подвернув ногу. Малейшее движение причиняло острую боль, ступня словно онемела.
И тут из темноты выскочит козел, осмотрелся, тряхнул бородой, выбрал ни разу не боданный зад и без колебаний пошел на таран. Звучно припечатанный рогами, живоглот пошатнулся, совершил величавый, полуоборот над тропой и ухнул в болото головой вниз, плеснув на меня затхлой жижей. Забился, задрыгал задними лапами под шипение и бульканье пузырей болотного газа, скопившегося в толще трясины, погружаясь все глубже, пока не исчез целиком.
Воцарилась тишина, с непривычки зазвеневшая в ушах. Прошло немало времени, прежде чем сквозь нее проступил шелест ветра в мохнатых гривках осоки, жабья разноголосица, надрывные крики осмелевшей выпи и заплетающиеся шаги.
Пульсар Кузьмая напоминал худосочного светляка на последнем издыхании, призванного скорее для моральной поддержки, нежели борьбы с темнотой.
— Г-г-где? — только и спросил он, явно имея в виду не утерянный впопыхах сапог.
Я молча показала на угомонившийся бочаг.
— Н-не выберется? — трясущимися губами пролепетал парень.
Я пожала плечами. Трясина сыто хлюпнула. Козел дробной рысцой подбежал ко мне и ехидно заблеял в ухо. Я подняла волочившуюся за ним веревку, показала парню:
— Твоя работа? Он кивнул:
— Дай, думаю, спущу — авось отвлечет живоглота. Боднуть успел, зараза, так я ему ногой под зад — направление, значит, задал...
Кстати, о ноге. Сцепив зубы, я размяла ступню, покрутила из стороны в сторону. В лодыжке глухо щелкнуло, кольнуло и потихоньку отпустило. Кузьмай помог мне поднялся изловил козла, и мы втроем заковыляли к лесу.
Вновь заморосил дождь, но в Куще о нем напоминал только мерный шелест листьев над головой. Травник поджидал нас у двери скита с факелом в руках. Маня пристыженно сжалась в комочек у его ног. Козел радостно бросился вперед, но мы с Кузьмаем повисли на веревке.
— Хвала богам, вернулись! — Старец облегченно затушил факел о землю и посторонился, пропуская нас в скит. Кроме козла, разумеется. Маньку звали, но она не пошла — насторожила острые ушки и убежала в темноту, мышковать.— Я слышал вой...
— А мы даже видели его источник,— подхватила я.— Увы, трофейных клыков прихватить не удалось...
— Нет клыков — нет гонорара,— расхожей фразой пошутил Травник. Среди магов-практиков и впрямь слишком много жуликов, чтобы верить им на слово и по нескольку раз платить за одного и того же, якобы усекновенного, упыря.
Рассказывать о живоглоте я предоставила Кузьмаю, и он не подкачал, так расписав побоище, что мы с Травником слушали его с открытыми ртами. Рукопашных боев с подручными дубинами и могущественных заклятий хватило бы на десяток подвигов. Изредка парень сбивался и начинал рассказывать от первого лица, а живоглот двоился, одновременно нападая слева и справа.
Заметив мое неподдельное изумление, Травник рассмеялся, оборвал сконфуженного Кузьмая и потребовал мою версию событий. Я, напротив, постаралась изложить их как можно суше и короче — собой я была недовольна, приписав победу везению, а не мастерству.
Но моим рассказом Травник был поражен еще больше. Видимо, Кузьмай совершал «подвиги» по десять раз на дню и маг решил, что мы в лучшем случае видели живоглота мельком, а то и вовсе не дали себе труда его рассмотреть, убегая без оглядки.
— Конечно, я считал и считаю, что это не женская работа,— помедлив, сказал он,— но вы справляетесь с ней лучше иного мужчины.
Я презрительно фыркнула над первой частью фразы, в глубине души довольная похвалой. Воодушевленный Кузьмай начал рассказ заново, заполонив жмырями все болото,— видимо, репетировал завтрашнее выступление перед доверчивыми сельскими девками. Переодевшись, я устроилась на лежанке возле печи с кружкой травяного отвара, вместо одеяла укутав колени волчьей шкурой — охотничьим трофеем Кузьмая. Шкура была седая, довольно-таки лысоватая и без лишних дыр, то есть, скорее всего, отданная волком добровольно. Отвар готовил сам Магистр, от него вкусно пахло медом и земляничной поляной. Зелье слегка горчило, но вполне годилось для прихлебывания маленькими глоточками. То что надо для неспешного изучения толстой книги по неестествознанию. Я листала страницы подряд, разглядывая картинки на предмет сходства. Наш знакомец сыскался в разделе «Нежить болотная, чудная и вымирающая». Откашлявшись, я зачитала вслух:
— «Тинник большой, он же жмырь, заглот, хохотун болотный». Ничего себе хохотун, веселье так ключом и било. «Злобный зело». Заметили. Что дальше? «Жретъ яко людей, тако ж и птицу, зверя, гадов всяческих и нежить прочую». Ага! А я-то думала, он сидит на диете. «На жмыря ходить надобно по двое, а лучше по трое, а лучше всем скопом, сколько есть». Ценное указание. К чему бы это? А, вот: «покуда жмырь одного заглотит, другой его цепом по темени жахнет аль мечом, аль дубиною...» Ух ты, даже лопатой можно. «А то загадку ему сказать: «Что на гвоздь не повесишь?»
— А и правда, что? — заинтересовался Кузьмай.
— Не указано. Ладно, продолжаю. Антинаучно как-то мы его угробили, даже неловко. «Покуда жмырь думать будет, цепом его по...» В общем, разгадку знать не обязательно, разве что с первого удара не уложишь. Триста лет книжечке, в современных учебниках ничего похожего нет.
— Вымер, видать,— предположил Кузьмай. Я пролистала главу до конца:
— На момент составления книги водился только на низинах Озерного края, возле Гребенчатых гор. Травник задумчиво пригладил бороду:
— Тех болот давно и след простыл, осушили. Лихорадки оттуда ползли, чудища всякие тянулись, а Ясневый Град ближе всего, вот эльфы первыми и не выдержали. Что сами, чем Ковен Магов подсобил. Там луга теперь заливные, но летом сухо, нежить и повымерла.
— Может, не вымерла, а к нам перебралась? — подал голос Кузьмай, сосредоточенно тачавший новый сапог — тот мы так и не нашли, да и не до него было.
— Двести лет уже прошло, могла бы и раньше сказаться.— Травник хлопнул ладонью по колену.— Ах я, пень старый, кур запереть забыл, а Манька по ночам на промысел выходит! Днем, негодница, при нас не трогает, а чуть не углядишь — по двору пух комьями.
Заваленный обрезками кожи, Кузьмай сделал вид, будто не слышит, и маг, кряхтя, сам накинул плащ, зажег факел и вышел в ночь.
— А заклятия его не берут, токмо лопата? — поинтересовался парень.
— Тут указана парочка общих, но не взамен, а в дополнение.
Кузьмай поежился:
— Вольха, а ты уверена, что он... того? Как-никак, ему трясина — дом родной, отлежится и снова вылезет.
— Болотной нежить называется не из-за того, что живет в самой трясине, а просто способна либо ходить по ней, либо чуять крепкие кочки. Кикиморы и те живут в бочагах с водой, избегая зыбучей грязи.— Я захлопнула книгу, не обнаружив больше ничего интересного. О новых и вновь объявившихся видах нежити следовало доложить в Ковен Магов, но я не сомневалась, что Травник сделает это за меня. Когда немного успокоится.
— Все, моему терпению пришел конец! — заорал он с порога, потрясая рваной полой.— Кузьмай!!!
Испуганно подскочивший ученик был схвачен за шиворот и оттащен к распахнутой двери, в которую грозно заглядывал козел с тряпичным клоком на целом роге.
— К утру чтобы духу его здесь не было! Что хочешь сделай — продай, подари, подкинь кому-нибудь, заведи подальше в лес и выпусти, но чтобы больше я его не видел!
— Там же темень непрогля-а-адная! — горестно взвыл Кузьмай, цепляясь за косяк.
— С живоглотом вы покончили, на болоте безопасно, возьмешь Маньку, факел, арбалет, грабителей, буде таковые встретятся, на коленях упросишь ограбить тебя до последнего козла... — Маг, не обращая внимания на робкие протесты ученика, безжалостно вытолкал его за дверь, охапкой сунув куртку и плащ.
Я не стала вступаться за нашего спасителя.
Бледное утреннее солнышко заглянуло в окно и холодными еще лучами мазнуло по закрытым глазам. Вставать не хотелось, но сон куда-то исчез, а тут еще Манька, невесть как догадавшись о моем пробуждении, вскочила на лежанку и полезла лизаться. Отпихнув пудовую киску, я села, зевая и потягиваясь. Неужели над Кущей установилась хорошая погода? Похоже на то — в ослепительно голубом небе не барахталось ни единой тучки.
Солнечный квадрат на полу исчез. Черная морда обнюхала подоконник, решительно раздвинула занавески и просунулась в оконный проем.
Я даже не удивилась:
— Ну, чего тебе еще надо?
«Как это — чего? — возмущенно фыркнула морда.—Я тебя вчера так хорошо покатала, где же моя награда?»
82
Кобыла с интересом оглядела скит, принюхалась и стала жевать связку жгучего перца, свисавшую с потолка над самым окном.
— Что, вкусно? — ехидно спросила я.
«Весьма недурно,— кобыла облизнулась, жарко подышала обожженной пастью.— Что тут у нас еще? О, какой прекрасный букет вон там, подальше, на стеночке!»
— Сгинь, нечисть! — опомнилась я, запуская подушкой в нахалку. Еще не хватало, чтобы эта всеядная бестия слопала все целебные гербарии моих гостеприимных хозяев!
От подушки кобыла ловко увернулась, успев-таки подцепить и сорвать с гвоздя пучок каких-то травок с мелкими игольчатыми листиками и гроздьями синих цветков.
Кузьмай, потягиваясь, вышел на крыльцо и подавился зевком. Из-за угла скита выступал лоснящийся конский зад, увлеченно помахивающий хвостом. Увидев вылетающую из окна подушку и услышав мой гневный окрик, ученик поспешил на помощь своим бесценным травкам, попытавшись оттянуть кобылу за наиболее, с его точки зрения, подходящую часть тела.
Взвизг испуганной лошади, удар, вопль, свистящий звук полета и гулкий — падения, а затем — нецензурная брань и стук копыт. Я подскочила к окну. Кузьмай сидел на земле, одной рукой потирая ушибленную грудь, а кулаком второй угрожающе потрясая вслед кобыле. Отбежав на безопасное расстояние, лошадь обернулась, остановилась и обиженно заржала.
На шум из скита выскочил Травник — внушительное и вместе с тем комичное зрелище: длиннобородый старец с отполированным до блеска посохом наперевес, в ночном колпаке и белой долгополой рубахе Кобыла зашипела на него, как рассерженная кошка давая понять, что волшебные палки ей не по вкусу Сам Травник колдовал из рук вон плохо, но, вооруженный посохом, представлял нешуточную угрозу для несведущих в магии противников.
— Уберите посох! — крикнула я, осторожно выбираясь из окна — под ним буйно колосилась крапива.— Вы ее пугаете!
Кобыла, храпя, затанцевала на месте, взрывая землю копытами.
«Пугает? Меня?! Ха! А ну, живо бросай свою жалкую хворостину, пока я не разозлилась по-настоящему!»
Травник поспешно спрятал посох за спину.
— Вольха, вы уверены, что сумеете с ней справиться? — тактично поинтересовался он. Я пожала плечами:
— По-моему, она настроена дружелюбно." Кузьмай так не считал. Потирая ушибленную грудь и шипя от боли, он костерил кобылу последними словами. Я хотела спросить, не нужна ли ему помощь, но передумала. Вряд ли человек, стоящий одной ногой в могиле, способен к столь длительной и изощренной брани.
— Ребра целы?
— Вроде целы, но синячище-то какой! Ужасть! — Кузьмай повернулся ко мне, демонстративно задирая рубашку. Н-да... Если судить по форме синяков, его лягнула не лошадь, а петух-переросток: на широкой Кузиной груди багровели, наливаясь чернотой, два четких трехпалых следа.— Вольха, гони ты ее в болото от греха подальше! Точно тебе говорю: бесь это, бесево семя! У нее, поди, и рога есть!
Кобыла презрительно фыркнула. Косясь на Травника с посохом, она боком-боком подошла ко мне, ткнулась в плечо и стала обнюхивать одежду, спускаясь все ниже, словно добросовестный таможенник. Ничего съестного в карманах не завалялось, и этот прискорбный факт заметно огорчил лошадку. Наклонив голову, она изучила мои босые ноги и разочарованно вздохнула, обдав колени теплом. Погладить себя, впрочем, разрешила, и я заново удивилась блестящей, идеально гладкой шкуре — шерстинка к шерстинке, скребницей так не уложишь. Отродясь не чесанный хвост распадался по волосинкам, не говоря о жесткой щетке гривы без единого репья.
Окончательно завоевать расположение «беси» помогла полная миска ячменя, за которым я, не поленившись, сбегала в сарайчик. Чернуля звучно схрупала все до последнего зернышка, с надеждой надкусила край миски, едва не пустив на черепки глиняную посудину, и милостиво повернулась ко мне левым боком: мол, так уж и быть, влезай, покатаю.
Но вчерашняя гонка с препятствиями кое-чему меня научила. Прежде чем воспользоваться ее любезным предложением, я сходила в дом, принесла Белкину узду и, силой раздвинув бархатистые губы, сунула кобыле в рот железную планку, продев распорку в кольцо на уздечке.
Лошадь удивилась. Ощупав удила языком, она стиснула зубы и задумчиво подвигала нижней челюстью. Пронзительный звук напоминал скрежет точильного круга, из уголков губ сыпанули искры.
Я торопливо разжала лошадиные челюсти, но было поздно. От удил остались только покореженные кольца на узде. Кобыла фыркала и вырывала голову, брызгая слюной, но я успела разглядеть ее верхнюю челюсть и ужаснуться: за рядом безупречно белых зубов прижимались к нёбу парные гадючьи клыки. Лошадь выпрямляла их по необходимости — например, попытавшись цапнуть меня за палец во время осмотра. В конной сшибке ей бы цены не было. Интересно, она хоть не ядовитая? Что ж, скоро узнаю. Я вытерла обслюнявленную ладонь о штаны, в то время как лошадь пыталась подцепить и зажевать болтавшийся повод.
— Нет, голубушка, этот ремешок нам еще пригодится.— Я легонько щелкнула кобылу по носу, и она замерла, обиженно посверкивая желтыми глазами. Н-да, с этой бесей надо держать ухо востро. Как бы она и меня в придачу не слопала.— Объясняю популярно. Вот это — узда. Тяну за левый ремешок — ты сворачиваешь влево, за правый — вправо. Когда я говорю: «Но!» — ты бежишь, «Тпру!» — останавливаешься. Все ясно?
Кобылка встряхнулась, зазвенев остатками узды.
— Вот и ладушки,— пробормотала я, вскакивая ей на спину с третьей попытки.— Но!
Лошадь скептически фыркнула, достаточно похоже воспроизведя «Тпру!»
— Что-то непонятно? — Я перегнулась через гривастую шею, заглядывая лошади в левый глаз.
Кобыла покосилась на меня, но с места так и не тронулась: «Тоже мне, всадница — толком не запрягла, а туда же — нукает».
Подгонять ее каблуками я не осмелилась, сытая по горло козлиным скоком по болоту. Лошадь стояла, я сидела, и мы обе усиленно делали вид, что держим ситуацию под контролем.
— А дай-кось я ее крапивиной под хвост! — внес конструктивное предложение невоспитанный ученик Травника.
Кобыла вздрогнула и пошла мелкой рысцой — в сторону Кузьмая. Парень попытался укрыться за скитом, но лошадь тут же поменяла направление и целеустремленно гонялась за изрядно струхнувшим учеником неполных три круга, пока тот не догадался нырнуть в окно и захлопнуть ставни. Когда заслуживающий возмездия объект скрылся из поля зрения, кобыла наконец обратила внимание на всадницу. Не сразу, но мне удалось ей втолковать, что рывки поводьев что-то означают. Без режущих губы удил от узды было мало толку, оставалось полагаться на добрую волю кобылы.
— Кто тебя учил так останавливаться? — проворчала я, потирая ушибленный бок, но в то же время довольная, что лошадь правильно поняла и выполнила мою последнюю команду.—Прекращай эти фокусы «встань передо мной, как лист перед травой»! Давай так: сначала ты чуть-чуть замедляешь бег, потом еще немного, потом переходишь на шаг и только потом встаешь. Мне уже надоело с тебя падать!
Лошади, судя по ее хитрой морде, это не только не надоело, но и доставляло немалое удовольствие. Ну, раз я все равно очутилась на земле, можно сделать перерыв, тем более что из скита вкусно тянуло шкварками, а Кузьма расставлял тарелки вокруг плетеной днушки для сковороды.
С аппетитом поглощая жареную колбасу, я расспросила Травника об окрестных селениях и проселочных дорогах. Стармин и Куща лежали в основании треугольника, острым углом вытянутого в сторону Догевы. Возвращаться через Стармин мне не хотелось,
а на карте значились только наезженные тракты. Вернее, не значились: между Кущей и Догевой зеленел «Глухъ лесъ со всяк чудищъ». Помимо «чудищъ» в глухомани ютились разрозненные деревеньки, которые маг по памяти соединил пунктиром.
Лошадь крутилась неподалеку, пробуя на зуб все подряд: маковки крапивы, дубовую кору, яркие цветки с тыквенной плети на заборчике и Манькин хвост — к счастью, вовремя отдернутый. Даже очевидно невкусные вещи она не выплевывала, а старательно разжевывала и глотала. Наверное, чтобы не ошибиться в следующий раз.
Травник пошептал над ладонью и предложил кобыле янтарный кусок кленового сахара. На иллюзию кобыла обиделась: по-кошачьи сморщила морду, отвернулась и ушла. Маг задумчиво бросил сахар в свою кружку; он растворился там совсем как настоящий и наверняка придал чаю нужный вкус.
— Люблю сладкое,— с улыбкой пояснил старик,— только где ж тут, в глуши, сахар раздобудешь? Да и дорог он, вот иллюзиями и балуюсь. Но лошадь вашу провести не удалось. Полагаю, от посоха она тоже неспроста шарахнулась.
— Думаете, разглядела его магическую ауру? — Возможно. Некоторые животные, например мыши, чуют колдовство, не понимая его сути, собаки видят истинный облик сквозь чары, узнавая заколдованных хозяев и облаивая оборотней, а кошки способны разрушать волшебство одним своим присутствием.
— А лошади?
Травник признался, что насчет лошадей ничего подобного не слышал.
— Но,— добавил он,— лошадью ее назвать трудно. Если не ошибаюсь, это потомок черного жеребца Повелителя Догевы?
— Да, Вольта.
В позапрошлом году мы бросили лошадей в соседней деревне, нечаянно телепортировавшись на десятки верст. Селяне живо присвоили бесхозного сивку, но Вольт не пожелал тягать борону на благо сельского хозяйства и спустя две недели объявился в Догеве — тощий, одичавший, донельзя обиженный на предателя-хозяина, но никого другого к себе не подпускавший. Лён потом рассказывал, что ему пришлось целый месяц подлизываться к жеребцу, чтобы тот сменил гнев на милость и перестал разыгрывать из себя послушную, но тупую скотину.
От Ромашки кобыле досталась узкая белая стрелка вдоль морды да нагловатая хитринка во взгляде. Обольщаться насчет характера я бы тоже не стала.
— Как ваша нога?
— Какая? — не поняла я.— А, ерунда, с утра не болит — я и забыла.
— Вы ее не заговаривали?
— Зачем? На месте вправила. В первый раз подворачиваю, что ли?
Травник помрачнел — видимо, надеялся испытать на мне какое-нибудь особенно тошнотворное снадобье.
— Что ж,— с непонятной печалью сказал он,— будем надеяться, вы приобрели больше, чем можете потерять.
— Примеряете на меня древнее грозное пророчество или отечески предостерегаете?
— Нет, всего лишь по-старчески брюзжу,— улыбнулся маг, вставая из-за стола.
Поблагодарив за гостеприимство и пообещав повторно воспользоваться им в любое удобное для меня время, я с грехом пополам вскарабкалась на лошадь. Кузьмай подал мне сумки и долго махал на прощание, а Манька проводила до опушки Кущи, плавно перетекающей в опушку безымянного бора. Там остановилась, мяукнула вслед и с чувством выполненного долга побежала обратно, гордо задрав хвост.
Глухим лес казался только составителям карты. В действительности его пересекала тьма-тьмущая тропинок, простых и двухколейных. Частенько попадалась на глаза вялившаяся на солнце скошенная трава, кое-где темнели коровьи лепешки. Пару раз, выезжая на полянки, я замечала дымок над еловыми макушками и слышала далекое блеяние овец и собачий лай. Как Травник и говорил, люди в лесу селились понемногу, но часто, заимкам и сторожкам не было числа. Пока, впрочем, я не видела ни одной, минуя их стороной.
Кобыла не то чтобы не слушалась узды — скорее не давала повода ею воспользоваться, не сворачивая с тропы и не сбиваясь с неторопливой рыси. Нас обеих это вполне устраивало. Солнце утвердилось в зените, когда лошадь впервые остановилась и попятилась, скорее удивленная, чем испуганная. Тропинку неторопливо переходил здоровенный заяц. Даже не переходил — шествовал с таким царственным видом, что встречным волкам следовало замереть в земном поклоне. Я свистнула в два пальца, заяц вздыбил уши, но ускориться и не подумал.
— Арбалет бы мне,— с сожалением сказала я,— да не сезон. Плешь на плеши.
Заяц обернулся;, внимательно рассмотрел мою потрепанную куртку и с не меньшим презрением сморщил нос.
— Леший побери,— огорченно сказала я, когда косой скрылся в кустах,— да надо мной уже зайцы смеются! Надо срочно зарабатывать на приличную одежонку и седло. Давай, голубушка, тут недалеко должна быть деревенька.
Вскоре тропинка перешла в утоптанную, а затем и откровенно колдобистую дорогу, разбитую тележными колесами. Ямы заполняла дождевая вода, отстоявшаяся над слоем грязи. Возле околицы она разлилась необъятной лужей, по которой то ли ходили, то ли плавали упитанные гуси. Прозывалось селение соответственно — Гнилец. Десяток обшарпанных домиков под соломенными крышами, редкие корявые жерди, призванные изображать заборы, да общий колодец прямо посреди улицы. В ближайшем дворике медленно и печально рубил дрова щуплый мужичонка. Сизый нос рубщика свидетельствовал о трепетной любви к хмельным напиткам домашнего изготовления, а частые промахи — о ее утренних последствиях. Из окна кособокой хатки то и дело выглядывала дородная баба, чья кислая физиономия ненадолго придавала мужичку творческих сил.
Чем меньше селение, тем любопытнее его жители. Проедь я деревню без остановки, мало кто вспомнил бы обо мне. Но у колодца я спешилась, повертела скрипучий ворот и наполнила флягу водой, озадачив местных кумушек на добрый месяц. Мужичок отложил топор, баба высунулась из окна по пояс.
— Справная у девки лошадка! Эва, смолка какая,— перешепнулись у меня за спиной.
— Смолка так Смолка, — вполголоса согласилась я.— Ты не против?
Свежепоименованная кобыла не возражала.
К колодцу вразвалочку подошел давешний мужик. Косматый, небритый, с изящным расписным коромыслом на плечах, он смотрелся дико, но лучшего предлога для знакомства не придумал.
— Вы, госпожа, небось и кобылку напоить желаете? Так я налью в колоду, пущай хлебает.
— Буду очень вам признательна,— улыбнулась я.
Мужик с энтузиазмом раскрутил ворот. Стремительно вознесшееся ведро с размаху стукнулось о валик, сорвалось с цепи и грустно булькнуло в недрах колодца.
— Щас крюк принесу, выловим,— упавшим голосом пообещал селянин, разглядывая круги на далекой темной воде.
— Не стоит беспокойства.— Перевесившись через сруб, я поманила ведро, и оно послушно ткнулось в ладонь мокрой ручкой. Мужик, подтянувшиеся к колодцу бабы и даже ближайшие кусты удивленно охнули. Я невозмутимо перевернула ведро над колодой и поставила на краешек сруба.
— И кто ж вы такая будете? — осторожно поинтересовался селянин.
— Маг-практик.
— Чаво?
— Колдую за деньги,— терпеливо пояснила я.
— А! — скумекал мужик.— Ведьма, что ль? Я пожала плечами. Ведьма так ведьма. Понемногу начинаешь привыкать.
— Работы для меня не найдется?
Мужик серьезно обдумал мое предложение:
— Да у нас вроде как и без колдовства все в порядке. Дождей хватает, репа так и прет, куры несутся, помирать никто не собирается, а помершие не беспокоят.
— Подозрительно благодатный уголок,— с легким разочарованием пошутила я.— Зайцы и те сами в горшок лезут, всадникам дороги не уступают.
Толпа ахнула и отшатнулась, торопливо крестясь. Мужик с коромыслом троекратно поплевал через левое плечо и проникновенно заявил:
— Охти, госпожа ведьма, это ж вам знамение было— зайцы-то людям неспроста являются, про них даже в свитках пророческих писано: «Аще встречен зверь, дорогу переходящ — убоись и покайся, ибо се грех великий чует и скорбит душевно»! И вам теперь, значит, непременно его умилостивить надоть, а то пуще прежнего осерчает и беду нашлет, убыток аль хворь какую.
Я вытаращила на него глаза. «Пророческие свитки», основа белорской религии, были обнаружены триста лет назад, при раскопках некоего храма, судя по всему— изначально подземного. Расшифровать их до конца так и не сумели, но на всякий случай стали поклоняться, вычитывая между строк всевозможные пророчества и указания насчет правильного образа жизни. Ковен Магов считал пресловутые свитки первой попыткой систематизировать знания о магии — так, четыре почитаемых бога подозрительно напоминали четыре стихии, а некоторые молитвы оказались созвучны заклинаниям. Но народу так понравилось верить в куда более понятных богов, которые к тому же покровительствовали всем желающим, не глядя на магический дар, что храмы в скором времени сравнялись с Ковеном по влиянию. Обычно два этих достойных учреждения сотрудничали, дополняя друг друга; поговаривали, будто нынешний Всерадетель колдует не хуже Верховного Архимага, но выдает этот дар за божий. Прочих «одаренных» священнослужители всячески порицали и при случае пытались наставить на путь истинный, то есть переманить конкурентов на свою сторону.
— И как именно я должна утешать душевно скорбящего зайца? — осторожно уточнила я.
— А у нас тута пенек на опушке имеется: ежели возложить на него хлебца малость, с полковриги, аль яиц пяток, заяц утешится и обратно дорогу перебежит. Тем и спасаемся.
— И часто он так бегает? — поинтересовалась я.
— Грехи наши тяжкие... — неопределенно вздохнул мужик. Его односельчане наперебой стали живописать мне происки злокозненного русака, чья тяжелая лапа беспощадно карала грешников, отнимая молоко у коров и насылая золотуху с почесухой. Возмездия не избежал даже проезжий купец — его лошади внезапно понесли, разметав полный возок добра по лужам вдоль дороги.
К почесухе я отнеслась крайне скептически, а возка у меня не было, как и причин задабривать совершенно незнакомого зайца, переводя на него диетический продукт. Поблагодарив за информацию и вежливо попрощавшись, я кое-как вскарабкалась на лошадь, но сразу уехать не удалось — у околицы ко мне привязалась дряхлая бабка в черном платке и слезно начала умолять о полюбовном договоре с зайцем, «дабы меня, такую молодую и красивую, не пришлось хоронить за счет деревни». Она даже попыталась всучить мне жертвенный пяток яиц, полагая, что это обойдется ей дешевле. Но тут моему терпению пришел конец, и я популярно объяснила старухе, что не верю ни в
богов, ни в зайцев, и если насчет первых еще могу передумать после какого-нибудь особо впечатляющего знамения, то у вторых нет ни малейшего шанса. Даже с бесплатными яйцами. И со злостью пнула лошадь каблуками.
Заяц, естественно, тоже не подумал бегать даром. Но в полуверсте от деревни Смолка резко остановилась, с подозрением разглядывая пустую тропку. Долго размышляла, насторожив уши и помахивая хвостом, затем решительно свернула к обочине, сделала небольшой крюк и вышла на дорогу двадцатью локтями дальше.
Мне стало интересно. Я спешилась, намотала повод на руку и пошла обратно. Смолка неохотно переставляла ноги, но в центре чем-то не угодившего ей пятачка разочарованно всхрапнула и успокоилась. Присев на корточки, я поворошила пыль и сразу наткнулась на сухонький травяной стебелек, вырванный с корнем и аккуратно уложенный макушкой к деревне.
— Пожалуй, Смолка, мы и впрямь недооценили зайчишку,— задумчиво сказала я поднимаясь.— Давай-ка вернемся в село и исправим это досадное упущение.
Смолка сообразительно подставила бок, я привычно не допрыгнула и, тихо ругаясь, повела кобылу к ближайшему пеньку.
Сразу за поворотом нам встретился деревенский пьянчуга, томимый жестоким похмельем. При виде меня он разочарованно скомкал пустой мешок и побрел обратно, не желая отвечать на провокационные вопросы: что из моего добра приглянулось ему больше всего и какую долю потребует себе заяц. Проехав мимо, я обнаружила, что вся деревня с жадным интересом ожидает исхода поединка «заяц—ведьма», не думая возвращаться к повседневным хлопотам. Увидев меня целой и невредимой, селяне огорченно завздыхали, но тут же воспряли духом: я поинтересовалась, не продаст ли кто с полдюжины яиц.
Раздобыв искомый деликатес, я торжественно возложила его на пенек у опушки, несколько издевательски повинилась перед зайцем за маловерие и вернулась в деревню. Выждала часок для верности, заодно купила потрошеную курицу себе на ужин и вторично выехала за околицу.
Как только деревня скрылась за деревьями, из кустов показался давешний заяц — второго такого наглого и здоровенного свет не видал. Я благоговейно придержала лошадь. Длинноухий шантажист неспешно, словно оказывая мне одолжение, пересек дорогу, оглянулся и, кажется, с трудом удержался от глумливого жеста в нашу сторону
— Смолка... — Я мстительно выдержала паузу, потом резко тряхнула поводьями.— Ату его!!!
Заяц припал к земле, но быстро опомнился и рванул во всю прыть, высоко подбрасывая куцый зад. Вокруг расстилалось кочковатое редколесье, абсолютно непригодное для конной погони — если, конечно, ваша лошадь не выросла на болоте и не боится сломать ногу в барсучьей норе. Из-под копыт полетели клочья травы, в ушах засвистел ветер. Кобыла скакала размашисто и мягко, как кошка, без труда огибая деревья. Задачу она уяснила четко, мне оставалось только цепляться за ее шею и уворачиваться от веток.
Изрядно струхнувший заяц начал петлять, метаться из стороны в сторону, но Смолка вошла во вкус и с легкостью повторяла его выкрутасы. Зверек мелькал то слева, то справа, безуспешно пытаясь прорваться к заваленному буреломом оврагу. Наконец кобыле удалось наподдать ему копытом, заяц кубарем покатился по траве, да так и остался лежать, закрыв морду лапками. Смолка услужливо присела, я наклонилась и подняла зайца за теплые упругие уши. Он обреченно брыкнулся и затих, сопя подвижным треугольничком носа.
— О камень и на щи,— проникновенно сказала я.— Ведьмам дорогу перебегаем? Мороками балуемся? Травку-граюн посреди дороги раскладываем, а лошадям потом волки мерещатся? Или медведи?
Заяц содрогнулся, исхудал и сменил цвет на зеленоватый с проседью. Из-под заострившегося рыльца блеснули мелкие игольчатые зубки.
— Разберешь вас тут, что ни баба — то ведьма,— раскатистым басом прогудел леший.— Уши-то отпусти, не казенные!
Я разжала пальцы. «Заяц» покачнулся и сел, не удержавшись на ногах.
— Сиротинушке неимущему яиц пожалела,— буркнул он, ощупывая разом укоротившиеся уши.— И несвежие они у тебя, между прочим. Такие по два за одно считать надо бы!
— Сиротинушки не привередничают,— огрызнулась я.
Именем лешего ругались от Винессы до Волмении. Сей фольклорный элемент якобы знал все на свете и регулярно принимал отправленных к нему гостей; навещать лешего добровольно никто не желал, поэтому посланные обычно обижались и предлагали сходить вместо них. На деле лешие любили поизмываться над заплутавшим человеком, кругами водя по чащобе, но также не гнушались выпить с ним медовухи, подъехать на телеге, а то и соблазнить девку, прикинувшись добрым молодцем (о чем иные молодки нисколько не сожалели, бегая в лес по пять раз на дню). На эти мелкие хулиганства маги смотрели сквозь пальцы, тем более лешие худо-бедно сдерживали прочую нежить и приглядывали за лесом.
— Скажи спасибо, что лошадка у меня не из пугливых, если бы понесла или сбросила, я бы с тобой и разговаривать не стала — сразу на воротник, неимущего. С чего бы это, кстати, неимущего? Вон лес какой, за неделю не объехать.
— Не мой он,— неохотно признался леший,— у него свой хозяин имеется, меня дальше опушки не пускает. Хорошо хоть вообще терпит, мог бы и взашей вытолкать.
— Что ж тебе в родном лесу не сиделось? Тамошний народ разочаровался в зайцах? — ехидно предположила я.
Леший негодующе фыркнул:
— Кабы не нужда, стал бы я из-за десятка яиц мараться! В том лесу все птицы мне дань платили, чтобы я деревья с гнездами не тряс да котов шкодливых гонял. Выжили меня, наползла с гор нечисть всякая, самого — страшно сказать! — чуть не съела. Пришлось уйти, ведьму им в печенки...
— Ну спасибо,— хмыкнула я, хоть и не ожидала, что леший будет ругаться самим собой.— Впрочем, от хищной нежити в последнее время и впрямь плюнуть негде. С какой горы ползет-то?
— А то я знаю, как она по-вашему прозывается? Гора и гора. До середки лес, а выше камень. Солнце из-за нее подымается, маковки так и горят.
На юге Белории гор хватало, Элгарский хребет тянулся вдоль всего побережья. Но солнце всходит на востоке, так что речь скорее всего шла о Гребенчатых горах, на стыке Белории, Урсинии и Ясневого Града, страны эльфов. Опять они, последний оплот жмырей! Ох, что-то там нечисто...
Я порылась в сумке, оторвала кусок пергамента и накарябала несколько строк.
— Отнесешь это письмо в Чернотравную Кущу, отдашь старому магу или его ученику, скажешь — от Вольхи Редной. На их болоте как раз вакансия живоглота освободилась. Поскольку свято место пусто не бывает, пусть лучше яйца пропадают. Заодно и за порядком приглядишь, чуть что неладное — доложишь Травнику.
— По болоту мы не спецы,— смущенно признался леший, скребя в затылке.— А ну как с кикиморами не сработаюсь? Засмеют — куда тебе, пенек лесной, на старости лет профессию менять... да и ревматизм у меня...
— Ничего, приспособишься. Кикиморы там скромные, мужским вниманием не избалованные, будешь у них первым парнем на болоте. Живо от ревматизма излечат.
— Эх, была не была! — решился леший, залихватски махнув лапой.— Давай свою бумажонку, отнесу. А за яйца-то не серчай, обживусь — орлиными отдам!
— Все вы так говорите,— вздохнула я,— а потом и жабьей икры не допросишься. Лучше клюквы лукошко какое собери.
— Целую бочку прикачу! — торжественно пообещал леший, и я живо представила полчища недовольных кикимор, получивших разнарядку на клюкву, к священному ужасу встречных баб.
Мы распрощались. Заяц ускакал лесом, напрямки, я поехала дальше и спустя два часа обнаружила еще одно селение, покрупнее и побогаче. Там даже имелась своя ведьма, годная «кровь заговорить, девку негодящую замуж выдать, мруна отвадить». Делиться опытом по части девок она не пожелала и в дом меня не пустила, скрипуче бранясь из-за двери. Судя по наивности угроз, о настоящей магии она имела весьма смутное представление и опасалась, что я выведу ее на чистую воду.
Кой-какая работа все-таки нашлась — исцелить корову от мастита. Не доверяя пришлой ведьме, владелица маячила в дверях хлева, безуспешно укачивая двух спеленатых младенцев, которые орали по очереди, не давая ни минуты покоя. Нервное «баю-баюш-ки-баю» временами принимало зловещий оттенок, пугающий даже меня. Корова дичилась и брыкалась, не давая коснуться воспаленного вымени, а в благодарность так приложила меня хвостом по глазам, что взревели все четверо: я, младенцы и скотина, в сердцах огретая по крестцу.
Ночевать пришлось в лесу: следующую деревеньку я по карте не нашла, а возвращаться было далеко и поздно. Разложив костер, остаток вечера и до первой звезды я варила курицу. Похоже, эти скорбные жилы вышли из цыплячьего возраста задолго до моего рождения. Пришлось довольствоваться бульоном. Уваренная курица обернулась желтым костлявым монолитом, не поддающимся ни разрыванию, ни подпиливанию ножом в суставах. Осчастливленная Смолка жевала ее добрый час, как ребенок — сливочную тянучку.
Ночь выдалась теплая и звездная. Пахло мхом и хвоей, над головой, на фоне серого неба, с гудением проносились толстые рыжие жуки.
Уже засыпая, я подумала, что у свободного распределения есть свои прелести.
За три последующих дня я посетила еще четыре деревеньки. На куртку скопить не удалось, но монетки в кармане позвякивали, так что голодная смерть нам со Смолкой не грозила.
Работа ведьмы нравилась мне все больше и больше. Льстило неподдельное уважение в глазах селян и восторг детей. Смешил боязливый шепоток за спиной, уверяющий собеседников в моем безграничном могуществе. Никому и в голову не пришло ограбить меня, безмятежно спящую у самой дороги, более того: полудюжинная банда лесных грабителей терпеливо дождалась моего пробуждения и очень вежливо попросила исцелить их главаря от весьма распространенной среди татей болезни — стрелы в заду, за извлечение которой я нахально стребовала пять кладней, пообещав скидки при повторном и оптовом обращении.
На широкий тракт я выехала вблизи Камнедержца, миновав его северные ворота вскоре после полудня. В городе, на булыжной мостовой, я запоздало спохватилась, что моя лошадка не подкована. Смолку это нисколько не беспокоило, она знай себе топала по камням, глухо и уверенно. Уговорив лошадь поднять ногу, я осмотрела копыто и сначала испугалась — роговую подошву натрое рассекали две глубокие трещины. Но тут Смолка нетерпеливо двинула бабкой и копыто разложилось на три длинных крючковатых когтя, коими лошадь весьма неласково щелкнула у меня перед носом. Вопрос о подковах отпал сам собой. Я вспомнила, как Вольт таинственным образом перебирался из стойла в стойло... ничего таинственного, он бы и на крышу без труда влез, жди его там очаровательная белокурая кобыла.
Отыскав самое роскошное здание, я уверенно прошла мимо стражи, на ходу отвернув ворот, под которым блеснул цеховой знак магов-практиков — стальная бляха в форме щита с чеканным мечом острием вверх. Середину лезвия перекрывал восьмиконечный пульсар, полыхая на солнце и фосфоресцируя в тени.
Я не ошиблась — здание принадлежало городской администрации. На мраморном полулежали вытертые ковры, у запертых дверей с безнадежными лицами переминались с ноги на ногу просители, от нечего делать перечитывая свои жалобные и кляузные грамотки. Простой люд сюда не пускали, только начиная с десятников городской стражи, купцов и глав ремесленных гильдий. Второй этаж охранялся еще бдительнее, пришлось представиться, назвать цель визита и несколько минут ждать, пока меня примут.
Городской маг мне не понравился. Камнедержцу вообще не везло с дипломированными специалистами, близость Догевы заметно охлаждала их трудовой энтузиазм. Они менялись каждые два года, по окончании стажировки. Прошлого так и вовсе загрызли — правда, не вампиры, а свой же коллега-маг, но популярности вакансии это не прибавило.
На недавнего выпускника нынешний маг не походил, разве что сидел на каждом курсе по три года. Скорее всего, успел сменить несколько мест работы, успеха нигде не добился и предпочел стать большой рыбкой в маленьком пруду, пусть и не слишком чистом.
С коллегой он общался подчеркнуто вежливо, но без малейшей приязни. «Что ты, девчонка, можешь знать такого, чего не знаю я сам?» — сквозило во взгляде мага. Я тоже не сочла его достойным симпатии— светлоглазый, безликий, неопределенного возраста, с тусклыми редеющими волосами цвета пыльной мыши. Бесценная находка для тайной службы короля, да он, скорее всего, на нее и работал.
Я коротко сообщила о подозрительном разгуле неясыти возле Гребенчатых гор и предложила коллеге связаться с Ковеном Магов, но он выслушал меня со скучающим видом.
— Вы опоздали, Ковен давно оповещен. Два месяца назад в одной из горных пещер был найден и интереса ради активирован Ведьмин Круг. К сожалению, молодой неопытный маг,— он едва удержался, чтобы не добавить: «Вроде вас»,— поплатился своим любопытством и погиб, а несколько тварей вырвались на свободу. Не спорю, они представляют некоторую опасность для местных жителей, и я должен выразить вам благодарность за ликвидацию жмыря, однако повода для беспокойства не вижу. Круг разобран, а десяток-другой нежити не окажет заметного влияния на местную экологию.
Маг встал и официально пожал мне руку, но садиться не спешил, намекая на скорое прощание.
— Приятно было познакомиться,— вынужденно буркнула я.
Интересно, назвал бы маг влияние жмыря «незаметным», окажись тот у него за стулом? Ладно, сообщила и выбросила из головы.
В коридоре меня поймал градоправитель, толстенький, благодушный и успевший закрепить хорошее настроение бутылочкой вина, а то и двумя. Ссылаясь на занятость городского мага, он подкинул мне небольшую халтуру — вурдалака средней упитанности, загнездившегося в развалинах старой тюрьмы. Уговорившись с градоправителем об оплате, я оставила кобылу на постоялом дворе, расспросила местных жителей и отправилась в гости к жертве.
Тюрьма была разрушена гораздо сильнее, чем мне описывали. Вдобавок она просела — видимо, из-за многочисленных подкопов постояльцев. Еще три года назад в ней содержали разбойников и убийц, осужденных на вечное заточение, так что времени у них было предостаточно. Одно время вурдалак питался заключенными, потом нашел, что тюремщики куда нежнее на вкус, и тюрьму пришлось перебазировать. Вурдалак выразил свое возмущение акцией протеста, в ходе которой был изрядно погрызен целовальник, ночной порой возвращавшийся со свадьбы племянницы. Следующим оказался градоправитель, предшественник моего работодателя. Несмотря на безграничную благодарность, испытываемую последним по отношению к вурдалаку, обещанная мне сумма несколько превышала обычный гонорар мага-практика.
Пристроившись на ополовиненной статуе богини правосудия, серый бюст которой интригующе выглядывал из кущи лопухов и лебеды, я развернула свиток с планом. Итак, вурдалак приватизировал подвальный этаж тюрьмы, состоявший из коридора и ряда пыточных камер. Туда вело три входа — одним пользовались палачи и тюремщики, второй предназначался для заключенных, а по третьему выносили тела — он был прорублен в стене с видом на унылое кладбище, поросшее люпинами. Третий вход с некоторых пор стал для вурдалака парадным выходом — первые два были завалены фрагментами стен и перекрытий: года три назад некий алхимик-самоучка попытался ликвидировать вурдалака, ликвидировав тюрьму. Рвануло так, что стены распустились пионом. Вурдалак пересидел опыт в подвале, а окрестные селяне еще месяц собирали обломки кирпича с возделанных полей и латали соломенные крыши, кроя алхимика последними словами. Теперь к развалинам было не подступиться. В одном месте мне даже пришлось раскрыть небольшой телепорт, чтобы перебраться через нагромождение глыб с вмурованными железными крючьями, в которые превратились прутья оконных решеток.
Я решила не тянуть. Как говорится, раньше зайдешь — раньше выйдешь, а если вурдалак днем спит, то это его проблемы.
Дверь, ведущая в подземелье, была приоткрыта и заботливо подперта кирпичом.
«Какой гостеприимный вурдалак» — подумала я, с опаской спускаясь по влажным каменным ступеням. Двух нижних не хватало, их словно выдолбили и куда-то унесли, не оставив ни кусочка. Приглушив шаги заклинанием, я соскочила на усыпанный щебнем пол. Прямо мне в глаза смотрел скелет, распятый на дыбе. В прекрасно сохранившемся камине лежали на обрешетке щипцы, большие и маленькие, крючки мерзопакостного вида и погнутый железный сапог. На стене висел припорошенный известкой гобелен — грешники в преисподней, с энтузиазмом лижущие раскаленные сковородки. Подивившись фантазии ткача, я осмотрела комнатушку, но не обнаружила ничего интересного и на цыпочках вышла в коридор. Щебень хрустел, несмотря на заклинание. Тихо ругнувшись, я остановилась, за неимением метлы сняла со спины меч в ножнах, оседлала его, ухватившись руками за крестовину, подпрыгнула и зависла в воздухе (разумеется, левитировать можно и без подручных средств, но это психологически сложнее, а так возникает хотя бы иллюзия опоры).
Беззвучно расхохотавшись, как и положено отпетой ведьме, я полетела вдоль коридора. Черные проемы распахнутых камер мелькали справа и слева. Я прощупывала их на расстоянии, посылая импульсы с помощью амулета, зажатого в кулаке. Вурдалак не показывался, зато я заметила четкую цепочку следов в пыли, ведущих в одну сторону от входа. Насколько я знала, нежить не признавала обуви, будь то лапти или сапоги на рифленой подошве. Очень, кстати, знакомо рифленой...
Взмыв к потолку, я оглядела темный коридор и заметила встречное движение в его противоположном конце. Спустя минуту клиент сапожника прошел подо мной, настороженно озираясь и вращая длинным узким мечом. Несколько десятков локтей я беззвучно летела следом, снизившись до уровня его затылка, пока свет из приотворенной двери не помог опознать черную всклокоченную шевелюру с длинной проплешиной-шрамом в области темечка. Ну что ж, раз он возвращается, значит, вурдалак почил в мире. Иначе возвращался бы вурдалак. Облегченно вздохнув, я позволила зловещему ведьминскому смеху раскатиться во всей красе.
Шквал обрушившейся на меня ругани мог сбить ворону на лету, но на дипломированную ведьму не подействовал.
— Идиотка! — Вал наконец убрал меч в ножны — после неудачной попытки пырнуть меня под ложечку.— Меня чуть мамырц1 не хватил!
— Так ты и есть вурдалак? Имидж сменил или как?
— Или как,— хмуро буркнул тролль.— Ты его нашла?
— Нет. А ты?
— Тоже. Лежбище нашел — последняя дверь по коридору, куча тряпок, костей и линялой шерсти. Что за лабарр2, днем вурдалаки на улицу не выходят!
— Может, ходил в гости и заночевал?
— Гхыр3 его знает. Тебя кто финансирует, цыпа?
— Градоправитель.
— А меня купец Бобрыкин, евойную дочку вурдалак давеча пошамал. Слушай, ты не говори своему,
лады?
— Вот еще. Тебе лапа и мне лапа, деньги по факту
предъявления.
— Угу. Ну, вдвоем мы его живо уделаем!
— А он один?
— Да вроде бы. Только где? Может, ты, ведьма гхыровая4, его спугнула?
— В начале коридора его не было.
— В конце тоже. Давай анекдоты травить — глядишь, заржет поганец.
— Если он здесь.
— Здесь. Нюхом чую.
— Меня небось не вычуял.
— Так ты ж с воздуха подкралась!
Одна и та же мысль поразила нас одновременно, мы задрали головы, и тут вурдалак прыгнул. Вал профессионально кувыркнулся в сторону, я взвизгнула и свалилась с меча. Вурдалак по-кошачьи извернулся, приземлившись на все четыре лапы прямо передо мной, и падающий меч метко треснул его по макушке.
Пока монстр озадаченно мотал головой, тролль выхватил свой клинок и вскочил зверю на спину, сжав коленями бока. Вурдалак злобно взревел и ткнул в Вала раззявленной пастью, да так и застыл, скованный моим заклинанием. Всего на пять секунд, но в нашем ремесле хватает и одной.
Переждав конвульсии, Вал выдернул засаженный по самую рукоять меч, поднялся и презрительно сплюнул на пол возле безжизненной туши.
— Вовремя заметили. Вон он, гад, где сидел.— Тролль ткнул мечом в потолок, под которым в одной из стен образовалась изрядная ниша.— Слетай, погляди — вдруг там у него выводок остался?
— Не остался.— Я медленно перевернулась на живот, нащупала меч и встала на четвереньки.— Чур мне передняя правая. Сколько тебе обещали?
— Сорок.
— За такие деньги можешь выпотрошить гада и
вернуть купцу остатки доченьки. Кстати, о деньгах...
Вал криво и виновато ухмыльнулся, развел руками.
— Извини, цыпа, разминулись. Я бы отнес тебе эти паршивые сто монет в тот же день, но мне пришлось срочно уехать из города.
— Ничего себе, паршивые! — возмущенно хохотнула я.— Добрый жеребец или стельная корова! Если это такая мелочь, то, полагаю, тебя не затруднит вернуть мне старый должок?
— Конечно, паршивые,— нахально подтвердил наемник,— были бы приличные, у меня бы хоть что-нибудь от них осталось, а так — могу предложить тебе только своего старого мерина.
— Это который доживает последние дни в первом стойле слева от двери на конюшне постоялого двора?
На кой он мне? Ему цена — десять монет, и то если живодер расщедрится.
— Ну, могу и не предлагать,— охотно согласился
Вал.
— Вот сейчас превращу тебя самого в мерина и продам обоих на живодерню! — пригрозила я.
— Валяй,— философски пожал плечами тролль.
Естественно, колдовать я не стала, и Вал прекрасно это знал. Я распрощалась со своей половиной нашего совместного заработка еще полтора года назад, тем более что Лён с лихвой возместил мне ее потерю. Мстить троллю было глупо, попытаться выбить деньги силой — еще глупее.
— Не переживай, цыпа! — Наемник ободряюще похлопал меня по плечу.— Главное не деньги, а связи. Если я тебе понадоблюсь — только свистни, за мной
не заржавеет!
— Вот уж точно: связалась, так не отвяжешься,—
проворчала я.
К постоялому двору мы пошли вместе. По дороге я тщетно пыталась выспросить у тролля об Арлиссе вообще и неприязни Лена к этой долине в частности, но Вал только загадочно и как-то на редкость гнусно ухмылялся, разжигая мое любопытство.
На конюшне царило подозрительное оживление — слуги вперемешку с постояльцами толпились у Смолкиного стойла, вразнобой комментируя нечто занятное.
Растолкав народ, я заглянула через верх двери и обомлела — Смолка с закрытыми глазами лежала на спине, задрав кверху четыре поджатые ноги и изредка подрагивая левой задней.
Я торопливо свистнула. Кобыла с сонным вздохом перевернулась на живот и встала, сладко потягиваясь, словно кошка. Прежде чем я успела откинуть крюк, она собралась в комок и прыгнула, с легкостью перемахнув невысокую дверцу. Любопытных из конюшни как ветром вымело.
Вал, не обращая внимания на Смолкины причуды, спокойно седлал своего доходягу — заметно пошатывающегося мерина с ввалившейся от старости спиной. Я подвела было Смолку к порогу, чтобы вскочить с него на лошадиную спину, но глянула на тролля и передумала:
— А ну, снимай седло, жулик!
Наемник скривился. Седло, в отличие от мерина, не успело разменять первый десяток лет и, пусть не блистающее отделкой, казалось добротным и удобным. То, что надо.
— Давай-давай,— поторопила я,— отчитаешься за вурдалака — купишь себе другое.
— Может, обожди чуток — как только мне купец деньжат отсыплет, я с тобой расплачусь, а, цыпа? — взмолился Вал.— Мне это седло дорого как память, я же в нем всю Белорию изъездил! Под ним три коня издохло, а ему все износу нет!
— Нет уж, наемник, со мной этот фокус дважды не пройдет. Снимай седло — и живо, а не то я возьму его вместе с лошадью, как ты вначале и предлагал!
Любвеобильно и красочно поминая мою родню, тролль расстегнул подпругу и швырнул седло мне в грудь. Я пошатнулась, но устояла, и, довольная, повернулась к Смолке. Увы, лошадь не разделяла моего энтузиазма — испуганно всхрапнув, она прижала уши и попятилась, не желая седлаться.
— Вал, придержи ее, а?
Тролль осклабился и демонстративно скрестил руки на груди.
Мы описали по конюшне три полных круга. Лошадь вежливо, но непреклонно давала понять: она не желает донашивать память по трем дохлым коням. Наконец мне удалось загнать паршивку в угол и с размаху нахлобучить седло. Смолка присела от неожиданности, я же поскорее затянула подпругу и утерла
пот со лба.
Кобыла недовольно встряхнулась и, без труда дотянувшись зубами до передней луки, задумчиво ее надкусила, оставив четкий отпечаток зубов. Я мстительно щелкнула ее по носу.
— Я вот чего кумекаю,— задумчиво сказал тролль,— лапы-то четыре, да и башка немалая. Может, походить по городишку, поспрашивать — авось еще найдутся безутешные родственники?
— Угу, ты им еще на рынке на развес поторгуй,— язвительно поддакнула я.
— А что? Хорошая идея! — оживился тролль.
Я выразительно покрутила пальцем у виска и вскочила в седло. Хвала стременам, мне больше не придется искать подходящий пенек или заборчик. Впрочем, я не собиралась спешиваться до самой Догевы.
Смолка черной стрелой мчалась по утоптанной дороге, втайне надеясь выбежать из седла. Иногда она оглядывалась на него, негодующе всхрапывала и задавала жару. Дневной перегон мы одолели за три часа, причем мне до боли надуло уши ветром, а кобыла даже не запыхалась. Еще не начинало смеркаться, когда я пересекла границу Догевы, небрежно раскланявшись со Стражем.
Первым знакомым лицом, как и следовало ожидать, оказалась Келла, беседовавшая с одним из Старейшин. Оба уставились на меня с таким неподдельным ужасом и изумлением, словно родственники усопшего, который в самый трогательный момент поминок сел в гробу и потребовал рюмку «на посошок». Еще и малосольным огурчиком закусил.
— Ой! — вырвалось у Келлы.—Heur-rreniat, Verr-k'yaard-glasswa!
— Добрый день,— неуверенно сказала я.— А что случилось?
— Где ты взяла эту лошадь? — вместо приветствия требовательно спросил Старейшина.
— Купила,— на всякий случай солгала я, насторожившись.
Вампиры переглянулись еще растеряннее.
— Но это невозможно! — возопили они в один голос.— Ни купить, ни украсть, ни выменять! К'яарды сами выбирают себе хозяев, и люди ими быть никак не могут!
Смолка обиженно всхрапнула, давая понять, что какие-то там вампиры ей не указ.
— Если только не... — начала было Келла и сразу осеклась, пораженная собственной мыслью.— О нет... он не мог этого сделать!
Беспокойный интерес, с которым вампиры обшаривали меня глазами, показался мне слегка нездоровым. Старейшина даже привстал на цыпочки, пытаясь заглянуть мне за шиворот, но тут Смолке надоело пристальное внимание незнакомцев, и она звучно лязгнула клыками у самого носа вампира.
— А где Лён? — спросила я, одергивая лошадь — вернее сказать, перетягивая с ней повод, который вредная кобыла изловчилась подцепить зубами.
— Повелитель уехал в Арлисс,— неохотно ответил Старейшина, держась на расстоянии,— будет через три-четыре недели, может, месяц.
Я разочарованно присвистнула. Месяц в компании безнадежно здорового Кайела и подозрительно облизывающейся Келлы? Ну уж нет!
— А давно уехал? Травница пожала плечами:
— Часа два назад.
— Выходит, я еще успею его догнать? — обрадовалась я.
Смолка возмущенно фыркнула. Догонять приходилось ей, и она не понимала, почему я приписываю себе чужую славу. Келле моя идея тоже не пришлась по вкусу. Верховная Догевская Травница приняла подобающий ее званию вид, величественный до благоговейной икоты, и властно объявила:
— Вольха, Повелителю сейчас не до тебя. Оставь его в покое, пожалуйста.
Верховная Догевская Ведьма с трудом удержалась от соблазна подробно объяснить Травнице, где живет леший и как он по ней соскучился. На дух не переношу «доброжелателей», «из лучших побуждений» встревающих в чужие отношения. Друзья на то и друзья, чтобы обходиться без советчиков.
— Пусть он сам мне это скажет.
— Уже сказал.
— Что-то не припоминаю.
— А тебе обязательно нужны слова? — не выдержала Келла.— Повелитель не хотел видеть тебя на своей свадьбе, потому и подгадал ее к твоему отъезду! Кто ж знал, что ты так скоро вернешься?
Воцарилась напряженная тишина. У меня отвисла челюсть. Старейшина укоризненно покосился на Травницу. Келла смущенно кашлянула и отвернулась. Пожала плечами:
— Рано или поздно она бы все равно узнала.
— Это правда? — холодно уточнила я у Старейшины. Тот, помедлив, кивнул. С недостаточной, как мне показалось, прытью.
— Да,— тихо сказала я,— мне обязательно нужны слова. Потому что я знаю Лена лучше вас всех, вместе взятых, а он знает меня и никогда бы не унизился до «подгадывания».
«Значит, что-то здесь нечисто»,—добавила я про себя, едва удостоив вампиров прощальным кивком.
Нечего было и думать нагнать Лена до темноты. Смолка определенно не делала разницы между ночью и днем, но я устала и проголодалась. Не думаю, что послы с Повелителем будут мчаться как угорелые, наверняка тоже остановятся на ночлег, тем более что лошади у них самые обыкновенные. Ох, как я ругала себя за крюк через кущу! Чуяло же мое сердце, неспроста мне так не хотелось ехать в Стармин. Если бы не этот проклятый экзамен, ни за что бы не уехала, даже если бы Лён собственноручно выпихивал меня за границу. Идиотка, после экзамена надо было прямиком мчаться в Догеву, не отвлекаясь на болото и случайные заработки. С другой стороны, тогда у меня не было бы лошади, бочки клюквы и усекновенного живоглота на счету. Может, и лучше, что задержалась: Лён все равно не взял бы меня с собой, еще и заставил бы пообещать, что не поеду следом. А так я его «случайно» догоню и напрошусь в свадебный поезд. Не будет же он ругаться со мной при послах!
Крина встретила меня как всегда радушно. Ее друг тактично удалился по внезапно возникшим делам, оставив нас лакомиться простоквашей со свежими ватрушками.
— Крина, расскажите мне о свадьбе,— без обиняков попросила я. Добрая вампирша понимающе вздохнула, наполняя мою кружку.
— О свадьбе, насколько я знаю, речи пока не идет,— осторожно начала она,— скорее, о смотринах. Но, поскольку смотрины не первые и, по мнению Лена, смотреть там не на что, о чем-либо серьезном говорить не приходится.
— Зачем же он туда поехал? Крина развела руками:
— Ума не приложу. Келла, конечно, надеется на внезапно вспыхнувшее чувство, но, насколько я знаю Лена, тут не поможет и приворотное зелье. Он очень похож на отца, а тот полюбил с первого взгляда и на всю жизнь. К тому же недавний скандал вряд ли способствовал укреплению отношений.
Я наконец почувствовала вкус ватрушки, третьей по счету. Очень, кстати, недурной вкус. Надо будет выехать с первыми лучами солнца. Я оказалась права, творится что-то неладное, и, несомненно, серьезное, раз Лён даже не поставил меня в известность. Если бы ему и приспичило жениться, я узнала бы первой, все равно такого шила в мешке не утаишь. Он же явно надеялся решить эту проблему в мое отсутствие, не упоминая о ней ни до, ни после.
— А что за скандал? Крина хихикнула:
— Довольно занятная история. Как раз из тех, что рассказывают шепотом за вечерними посиделками с ватрушками. Возможно, она и поубавила Лену авторитета, зато кое-кому тоже подмочила репутацию. Три года назад Повелитель поехал в Арлисс якобы обхаживать невесту, но по дороге его похитили.
— Похитили? Лена?! Да кому он нужен? — вырвалось у меня.
— Похитили и потребовали выкуп,— невозмутимо продолжала Крина,— причем с Арлисса. Мешок золота, по весу Повелителя.
— Ерунда какая-то,— пробормотала я,— и они заплатили?
— В том-то и дело. Затеяли долгие переговоры с похитителями, просили скинуть цену, ссылаясь на скудость казны и неурожай репы. Некий тролль-наемник служил посредником в переговорах, разнося грамотки и успешно отрываясь от слежки. Воры кочевряжились, грозились отпустить женишка по частям, в доказательство передавая лоскутья плаща, но мало-помалу шли на уступки, и спустя две недели у кривой сосны на холме состоялась торжественная передача четырех золотых монет.
— И они отпустили его?
— Если бы. Он сам пришел за выкупом. И во всеуслышание заявил, что столь дешевый жених считает себя недостойным бесценной Арлисской Повелительницы, посредник и тот обошелся ему в сорок кладней, не считая порезанного плаща и морального ущерба от уценки. Скандал был страшный, невеста рвала и метала, Келла не разговаривала с Леном три месяца, сам он прятался от Старейшин по кустам, а обе долины покатывались со смеху.
— Почему же они не разорвали помолвку, если терпеть друг друга не могут? — Я с сожалением покосилась на полупустое блюдо. Цельные ватрушки в меня не лезли уже, а сколупывать с них поджаристую творожную начинку было некрасиво.
— Детка, светловолосых осталось так мало, что их даже не спрашивают, нравятся они друг другу или нет. Политика заменяет любовь. Когда-нибудь Лён с этим смирится.
— По мне, лучше умереть старой девой.
— Ну, тебе это не грозит,— рассмеялась Крина,— с каждым годом ты становишься все красивее, деточка. Страшно подумать, какое счастье постигнет твоего избранника через пару-тройку лет.
— Не собираюсь я никого выбирать,— проворчала я,— больно надо — ежедневно стряпать и ежегодно рожать! Я, между прочим, десять лет на учебу потратила, чтобы прожить остальные в свое удовольствие.
— Выбирать и не придется. Ни тебе, ни ему. Этим займется судьба,— серьезно и грустно сказала она, и мне почему-то расхотелось шутить. Вместо этого я задала давно интересующий, да все как-то не приходившийся к слову вопрос:
— Крина, а где ваш волк?
— Ушел,— с той же печальной интонацией ответила она,— убедился, что сдал меня в хорошие лапы, и ушел. Рано или поздно это должно было случиться. Жизнь продолжается, и даже старухам вроде меня иногда хочется получить от нее удовольствие... Умом я это понимаю, но все равно чувствую себя предательницей. И преданной. Запомни, девочка: какими бы прекрасными ни были воспоминания, нельзя жить ими одними. Просто запомни. А объяснит сама жизнь.
И я окончательно убедилась, что в Догеве сошли с ума ВСЕ. Даже волки.
Я долго не могла уснуть, ворочаясь и честя Лена на все корки. Ишь, придумал очередную Великую Единоличную Тайну Повелителя... Как будто Верховная Догевская Ведьма не помогла бы ему раз и навсегда отделаться от племенной невесты! Причем с огромным удовольствием!
А с другой стороны... может, он и не присылал никакой заявки? Пошутил, обманул, заставив выучить историю магии. А сам, наоборот, сговорился с Учителем, и тот выхлопотал мне непыльную работенку, чтобы под ногами не путалась. И с Арлисской Повелительницей у него совет да любовь... а скоро еще и маленький Ленчик появится.
Я рывком перевернулась на живот и с глухим стоном накрыла голову подушкой. Верховная Ведьма, как же! Дурочка наивная. Сдалась мне эта Догева... ясно же, что никому я здесь не нужна, никто меня не ждет, использовали и бросили ради какой-то... стоп. Я что, ревную? Семидесятипятилетнего вампира, близкого друга и недосягаемого Повелителя Догевы, самоуверенного красавца-блондина, с равной легкостью читающего чужие мысли и скрывающего свои? Я?!
Да!
Уууу...
Кровать протестующе заскрипела. Теперь на подушке лежали мои ноги, но избавиться от душевных страданий это не помогло: они обежали кровать и обуяли меня с удвоенной силой.
Нет, так не пойдет! Ну, нравится мне Лён. Так он всем нравится! Вампирьи чары высшего пошиба, приворотное зелье им и в подметки не годится. Лишь холодный трезвый разум многоопытной ведьмы способен правильно оценить ситуацию... когда же это он успел нагреться и выпить?! Нельзя друзей ревновать, некрасиво. Даже если это мужчина. Даже если это идеальный, самый лучший в мире му... Тьфу! Чтоб ему провалиться! Ну почему все так сложно?! Пропади она пропадом, эта Догева, уйду на вольные хлеба, буду практиковать на трактах, нигде подолгу не задерживаясь, свободная, как ветер, не связанная ни чувствами, ни условностями — только убегающей вдаль дорогой...