ГЛАВА 4

Это был очень важный прием. От него зависела моя дальнейшая судьба. Ничего удивительного, что я начала готовиться к нему с вечера — смочила волосы пивом, но не стала ни расчесывать, ни заплетать в косички. К утру они вздыбились жутким колтуном, скошенным влево; самая трудолюбивая корова не су­мела бы зализать их до такого состояния.

На макияж (желто-серая пудра, черная помада и фиолетовые тени) ушло около часа, но я добилась-таки нездорового, трупного оттенка кожи.

Поиски подходящего к случаю костюма затянулись надолго. К счастью, у Бельки так и не дошли руки выбросить старую серую кофту, рваную и выпач­канную сажей — мы прочищали ею дымоход, намотав на швабру. Вместо юбки сгодилась половая тряпка, подпоясанная веревочкой. На шею я повесила оже­релье из сушеных майских жуков (выпросила у ребят с факультета Травников), за неимением браслета на­низала на нитку мышиные черепа, а на шею кокетливо повязала набивное чучело гадюки.

Потом я посмотрелась в зеркало. Чародейки обыч­но возмущаются, когда их называют ведьмами, но я в моем теперешнем облике сочла бы это за компли­мент. Из меня получилась до того омерзительная ве­дьма, что кот, дремавший на кресле, взъерошился и удрал под кровать. Мне пришлось буквально на коленях упрашивать его быть моим ассистентом. Ибо, какая же ведьма без кота? Кот соглашался, что ведьма я никакая и мое общество может пагубно отразиться на его репутации порядочного крысолова. Недолго думая я ухватила Барсика за раздраженно виляющий хвост, дернула, и кот глубоко полоснул меня четырьмя лапами сразу.

Посасывая руку и шепотом костеря несговорчивую зверюгу, я выудила из холодильного шкафа вчераш­нюю отбивную и помахала ею у кота перед носом. Барсик принюхался, алчно облизнулся, но с места не тронулся. Задумчиво прожевав отвергнутый продукт, я вспомнила о телекинезе, и через несколько секунд кот оказался в моих руках. Сказать, что он сдался без боя, было бы неуважением по отношению к такому славному бойцу, как наш Барсик.

Мой триумфальный выход из Школы не остался незамеченным — у ворот стоял Алмит, битый час бе­зуспешно объяснявший роскошно одетой даме с упи­танным ребенком, что ее дитя, несомненно, обладает всеми мыслимыми и немыслимыми талантами, кроме магического, а посему не может быть принято в Школу даже на платной основе. При виде ведьмы спор пре­кратился сам собой.

— Кто это? — потрясенно вопросила дама, на вся­кий случай прижимая к себе гениальное дитя.

— Наша лучшая выпускница,— не менее ошеломленно брякнул Алмит.

Я натянуто улыбнулась, показав вычерненные уг­лем зубы.

Дама, не попрощавшись, подхватила ребенка на руки и бросилась наутек от сомнительных прелестей магического образования.

Ко дворцу я шла пешком и босиком, не слишком старательно обходя лужи. Зажатый под мышкой кот безнадежно выл на одной ноте. Редкие утренние про­хожие шарахались в переулки, не решаясь разминуться с ведьмой по другой стороне узкой мостовой.

Не обрадовались мне и стражники. Скрестив дро­жащие копья, они заискивающе поинтересовались це­лью визита. Я протянула им выписанное Учителем направление и, входя в роль, зловеще проскрежетала что-то себе под нос, потирая ладони. Копья не просто разошлись — метнулись в стороны. Под опущенными забралами гулко клацали зубы.

Я подоспела как раз к завтраку — по дороге к тра­пезному залу мне попалась только парочка служанок, одна из которых картинно упала в обморок, а вторая поспешила спрятаться за гобеленом. Вытканное на нем море реалистично взволновалось, кораблик взле­тел на гребень волны. У дверей в зал тоже стояла стража, но я, не останавливаясь, взглядом распахнула двери и прошествовала мимо остолбеневших карау­льных.

Его величество восседал во главе стола на помеси стула с троном — высокая, роскошная спинка с рос­сыпью сапфиров по краю и довольно простенькое сиденье, даже без подлокотников. Маленькие Наумо­вы глазки сально щурились, высокая корона успешно маскировала плешь с начесанными с боков волосами. Алая, в золотых лилиях, мантия свесилась на пол. Тяжелая, наверно, бархатная. Сзади, по обе стороны царского седалища, стояли фаворитки — блондинка и жгучая брюнетка, нежно улыбавшиеся Наумовому затылку. Я сначала решила, что их ограбили на бо­льшой дороге, но потом поняла, что практическое отсутствие материи на соблазнительных телесах — нормальное явление. Материи не просто было мало. Она, по-видимому, сползла, прикрывая абсолютно не­интересные части тела, а то, что прикрывают на пляже, было выставлено на всеобщее обозрение за вычетом пары клочков и трех веревочек. Слева от короля, под­жав губки,— невероятно прямо, словно посаженная на кол,— сидела королева Вероника, законная супруга Наума, девица кукольной красоты. Светлый кучеря­вый парик венчала сапфировая диадема. Невыразите­льные голубые глаза равнодушно скользили по хитрым лицам придворных, выстроившихся вдоль стен в ожи­дании сигнала к началу пиршества. На руках у ее величества дремал серебристо-серый мопсик со смор­щенной лупоглазой мордочкой. Вернее, мопсик дре­мал, пока я не вошла. Тут уж ему стало не до сно­видений. Рванувшись из рук, песик жабой плюхнулся на пол и укрылся под стулом Наума, задрапированным свисающей мантией.

Брови короля поднимались, как разводной мост, пока не приняли практически вертикальное положе­ние. Шушуканье придворных стихло.

Я сделала кривой реверанс. Кот инстинктивно впился когтями в плечо, и я трудом удержалась от нецензурного вопля, горько пожалев, что не поды­скала менее тяжеловесного спутника — скажем, грача. Грачи тоже неплохо смотрятся на плечах у ведьм, их часто принимают за воронов (те гораздо крупнее), а хриплое унылое карканье добавляет имиджу зловещей таинственности. К сожалению, при моем прибли­жении не только грачи, но и куда более морально устойчивые галки разлетались с воплями и не огля­дываясь.

Кот решил реабилитироваться, раззявил зубастую пасть и гнусаво мяукнул. Придворные со стоном отшатнулись, королева Вероника заслонилась веером. («Все-таки кот — тоже ничего»,— злорадно подумала я.) Высказавшись, Барсик спрыгнул на пол и важно продефилировал к столу. Люди торопливо рассту­пались, давая ему дорогу. Из-под стула боязливо за­рычал мопсик. Постояв у трона и посветив на Наума глазами, кот легко взвился на стол и с урчанием вце­пился зубами в крыло огромного печеного гуся.

— Ну здрасте, ваш-личество,— сказала я, почесав затылок и внимательно оглядев желтые накладные ногти. Обнаружив, что там что-то застряло, я сощелкнула пойманное на пол (шаровая молния, пущенная накатом, не произвела бы большего эффекта), валь­яжно отодвинула стул (с которого спешно бежал пер­вый министр), плюхнулась рядом с королем, закинула ногу за ногу и ущипнула фаворитку. Закаленная при­дворной жизнью, блондинка, не пискнув, страдальче­ски закусила губки.

— Я тут... это... с шабаша маленько... Мутит ме­ня,— пояснила я, ударом кулака по днищу раскупо­ривая ближайшую бутылку. Вино оказалось сладким и крепким. Икнув, я наклонилась к королю и щедро наполнила его кубок из отпитой бутылки.— Ну что, ваше величество, выпьем за плодотворное сотруд­ничество? В наше время королю без мага ну никак, всюду враги!

Размашисто чокнувшись бутылкой о кубок — вино плеснуло на стол и тонкой струйкой потекло королю на колени — я отпила еще немного, демон­стративно побулькав воздухом в горлышке. Кот со­средоточенно давился гусем, издавая хрипящие и хрустящие звуки.

— Ну, кто тут нас не уважает? — Я обвела при­дворных пронзительным взглядом, потом с трех вершков уставилась в глаза Науму. Король честно попы­тался изобразить безграничное уважение и искреннюю радость от моего присутствия на трапезе. Я подумала — не потрепать ли мне по щечке королеву, но решила не перегибать палку. С женщинами, как известно, лучше не связываться, ее не волнует — сумеют ли десять стражников по королевскому приказу поднять на пики нахальную ведьму, прежде чем она превратит их в лягушек и тараканов. Я-то знала: еще как сумеют, но трусоватый король не хотел рисковать своей вен­ценосной головушкой, равно как и портить отношения с Ковеном Магов.

Но тут я заметила, что под веером королевы по­драгивает улыбка. Ее высочество прекрасно разобра­лась в ситуации и теперь злорадно упивалась заме­шательством благоверного (по слухам — не слишком благоверного; можно даже сказать, благоневерного). Вероника подмигнула мне и еще глубже уткнулась в веер.

С трудом подавив ответное моргание, я как дип­ломированная ведьма попыталась произвести на ко­роля как можно более «благоприятное» впечатление:

— У меня есть дивные яды,— громоподобно про­шептала я в оттопыренное монаршье ухо,— мгновен­ные и замедленного действия. Одна капля — и спустя месяц ваш ничего не подозревающий враг скончается в жутких конвульсиях...

Придворные оживились. Кое-кто начал вырази­тельно перемигиваться с соседями, некоторые поблед­нели и закашлялись, отодвигая кубки.

Король заметно пригорюнился. На помощь ему пришел министр обороны, горевший желанием запи­сать мага-практика в ряды бравых защитников оте­чества:

— Скажите, Вольха, у вас есть опыт работы по спе­циальности?

Я скромно потупилась:

— Да так, по мелочи: прикончила двух архимагов, разорвала на куски с полсотни зомби, уничтожила валдачий город и несколько месяцев стажировалась в Догеве.

— Д-д-догеве?! — Король залпом выхлебнул содер­жимое кубка.— А как же вампиры? Они вас не тро­нули?

— Что вы,— притворно возмутилась я,— они были сама доброта! Вам не следует придавать значение глу­пой сплетне, будто с тех пор я иногда брожу по ночам с окровавленным топором в руках. Лично я ничего такого не помню.

Министр побледнел и прекратил расспросы, заду­мавшись, нельзя ли как-нибудь пополнить мною гар­низон вероятного противника.

— А вы умеете готовить гламарию? — застенчиво прощебетала хорошенькая девица на противополож­ном конце стола. Вот уж кто не нуждался в искусст­венных стимуляторах красоты, разве что она успела намазаться ими перед ужином.

— Конечно,— с достоинством ответила я, кокет­ливо поправляя «локон»,— я сама ею регулярно поль­зуюсь.

— А предсказывать будущее? — брюзгливым голо­сом осведомилась сухопарая дама с крючковатым носом.

— По тухлым крысам, теплому драконьему помету и человеческим внутренностям, в присутствии заказ­чика,— с готовностью перечислила я.— Могу также сварить приворотное зелье или эликсир молодости с гарантией восемьдесят процентов.

Престарелые сластолюбцы оживились.

— Двадцать — на летальный исход,— мстительно добавила я.

Заказов на любистоки так и не поступило. Больше меня ни о чем не спрашивали и, торопливо закончив так толком и не начатый завтрак, со всеми почестями выпроводили из дворца. Кота и того вынесли на бархатной подушке с кистями. Мне пришлось та­щить его обратно на руках — ссаженный на землю, мерзавец горестно орал мне вслед, не трогаясь с места. Судя по форме и размерам пуза, Барсик заглотнул гуся целиком и теперь с трудом доставал лапами до земли.

Вторично распугав прохожих, мы в обнимку с ко­том вернулись в Школу. Дракон долго и боязливо разглядывал нас из-за забора, потом узнал и с дымным воем ополз по стене. Проходя мимо, я мрачно погро­зила ему кулаком, но бессовестный гад продолжал рыдать от смеха, катаясь по земле.

Сброшенный на кресло кот там же и уснул, храпя и подергивая задранными вверх лапами. Сорвав тряп­ки и швырнув их в радостно полыхнувший камин, я с наслаждением окунула голову в ведро с водой. Ма­кушку обожгло холодом, зато проклятый колтун пре­кратил чесаться, а пудра — щипать кожу.

Только я успела высохнуть и уложить волосы, как меня вызвали к воротам и королевский курьер под роспись вручил мне опутанный веревочками пакет с еще теплой печатью. У крыльца сбились в кучку пе­репуганные, только что принятые в Школу малыши, с открытыми ртами глазевшие на меня снизу вверх. Я криво улыбнулась и прошла мимо, с горечью ощутив себя гостьей в родном доме. Завтра в нашей комнате поселятся две незнакомые девочки, со стен исчезнут лубочные картинки (Велькина коллекция знаменитых магов-практиков, увековеченных в момент очередного подвига; по мне, все они были на одно лицо, причем какое-то перекошенное), со стульев — мои разбросан­ные вещи, а на столе воцарится возмутительный по­рядок. И, главное, не забыть бы выкинуть из холо­дильного шкафа голову кикиморы, иначе кто-нибудь из малышей останется заикой на всю жизнь.

Я сломала печать, распотрошила пакет и злорадно хмыкнула. В конверте, помимо трудового свитка на гербовой бумаге, лежал мой диплом и десяток изум­рудов размером с горошину — королевская неустойка. Я бегло просмотрела каллиграфическую вязь дворцо­вого писца. Первое место работы: Стармин, придвор­ный маг. Работала с 7 по 8 траворода 1001 года. На­реканий не имела. Конечно, не имела. Кто осмелится жаловаться на ведьму?

Самое смешное — я не солгала ни слова. Можно гадать на ромашках, а можно и на крысах. Да и любистоки разные бывают, я честно предложила самый действенный. Ну, не хотят — не надо. Пристроившись на краешке стола, я написала друзьям прощальную записку, положила сверху несколько изумрудов — по камешку на каждого. Белька, конечно, расстроится и обидится, но что поделать — расстроенный Учитель куда страшнее, а он узнает о «ведьме» с минуты на минуту.

Из вещей я отобрала только самое необходимое. Меч, выпускное платье, дорожную одежду и горсть памятных безделушек вроде наговоренной монетки, неизменно выпадавшей Наумом вверх, забавно пере­крученного, связавшегося узелком дубового корешка (Белька уверяла, будто он отводит глаза нечисти) и прочих мелких амулетов. Защелкнула на запястье агатовый браслет-накопитель, набила сумку снадобьями

в мешочках и склянках, без зазрения совести поза­имствовав оные у подруги. Ничего, она еще насушит-наварит, а мне нескоро удастся пополнить запас. Маги-практики редко занимаются изготовлением эликсиров, обычно используют покупные.

Вышло две увесистые сумки, которые я отнесла на конюшню. Дракон вольготно разлегся у ее порога, встретив меня сочувственным хмыканьем:

— Не-прис-с-сядешь на дорожку, выпус-с-скница?

Я только вздохнула, перешагивая через хвост. Бы­стро взнуздала кобылу, навьючила и вывела во двор. Белка подозрительно покосилась на дракона, тот с сожалением облизнулся.

— Извини, но мне даже некогда толком попро-ща-ться.

— Нас-с-стоящие друз-з-зья не нуждаются в про­водах,— хмыкнул дракон,— они вс-с-сегда с тобой, даже ес-с-сли не прос-с-сишь. Я не з-з-за тем приш-ш-шел. Глянь с-с-сюда, малыш-ш-шка.

Я обернулась. На кончике протянутого ко мне когтя висело тонкое серебряное колечко ажурного плетения. Пляшущих по нему бликов было многовато для про­стого украшения.

— Артефакт или амулет? — деловито поинтересо­валась я. Артефакт — предмет, необычный сам по себе, эдакий сгусток магии, исчезающий вместе с ней, заговорить же можно любую побрякушку — от кома­ров, насморка или сглаза. Как правило, одноразово.

— Не з-з-знаю,— задумчиво прошипел дракон,— предыдущий владелец не ус-с-спел мне это рас-с-ска-зать... с-с-собс-с-ственно говоря, он приходил не рас-с-сговаривать... ужас-с-сно невкус-с-сный оказался, м-да... Возьми, это тебе. Там рас-с-сбереш-ш-шься, что к чему.

— Спасибо,— искренне поблагодарила я, примеряя кольцо на средний палец. Оно показалось мне вели­коватым, но не спадало. Дракон одобрительно кивнул, подскочил и расправил крылья. Лошадь испуганно заржала, пятясь, я рукой прикрыла глаза от пыли.

— Удачи на тракте, ведьма! — крикнул Рычарг, по спирали набирая высоту.— Эге, да на ш-ш-школьные з-з-земли з-з-забрела чужая корова! Тряхнуть, что ли, с-с-стариной?

Осталось самое неприятное, но неизбежное. Оста­вив кобылу за воротами, я вернулась в Школу, взбе­жала по лестнице на второй этаж, рывком распахнула дверь.

— В чем дело? — поднял глаза Учитель, держа перо вертикально над чернильницей. На раздвоенном кон­чике набухала капля.

— Я покупаю лошадь,— с ходу выпалила я, разжи­мая кулак. Изумруды зелеными льдинками просыпа­лись на стол, раскатились в стороны.

Перо выскользнуло из пальцев, забрызгав перга­мент.

— Откуда у тебя деньги?

— Я продала свою хорошую репутацию,— безала­берно заявила я.— И сию секунду уезжаю в Догеву.

— С ума девка сошла! Что произошло?

— Скоро узнаете,— пообещала я.— До свидания, Учитель. Я вас обожаю!

Прежде чем он успел опомниться, я бестолково чмокнула его в щеку, перегнувшись через стол, от­толкнула и убежала, хлопнув дверью.

— А неустойка?! — крикнул старый маг мне вслед, но возвращаться и объяснять, что неустойку выплатил король, не стоило. Учитель в гневе страшен.

Белка, оседланная и привязанная за школьной сте­ной, била копытом. Вряд ли мне удалось бы вывести ее из конюшни после «прощания» с Учителем. Осоз­навая важность момента, лошадь гарцевала, как не­объезженная трехлетка. Хоп! Я в седле. Прощай, Стармин! Стой, паршивка, я еще не подобрала поводья!

 

ГЛАВА 5

Выехав за город, я придержала лошадь, вытащила из сумки карту Белории и задумчиво склонилась над тонкой вязью дорог, рек и селений. Торопиться в До­геву не имело особого смысла. Переговоры с арлисскими послами могли затянуться на неделю, так что Лену все равно пока будет не до меня.

Свернув карту, я неторопливо потрусила вдоль го­родского вала, решив выехать из Стармина по тракту, ведущему к Чернотравной Куще. Я собиралась наве­стить добродушного Травника, грубоватого Кузьмая и нашу общую любимицу, рыжую мантихору Маньку, а заодно попробовать изловить Ромашку. Продав одну из лошадей, я разжилась бы деньгами на первое время.

Я в последний раз обернулась на Стармин и, под­чиняясь внезапному порыву, помахала рукой крышам домиков, шпилю дворца и башенкам Школы.

У меня было предчувствие, что увижу я их еще очень и очень нескоро.

Дорога в Кущу, казалось, была заколдована. Как и в прошлый раз, погода резко испортилась, небо затянуло серой косматой мглой, из которой сначала редко и мелко, а потом обильно и уверенно посыпа­лись крупные капли. Дождь лил весь день и большую

часть ночи, лишь к рассвету немного истощив тучи,— в них образовались тусклые белые прорывы, череду­ющиеся с черными горбами. Наученная горьким опы­том, я захватила с собой столько еды с праздничного выпускного стола, что хватило бы троим на неделю. А вот о фураже не позаботилась. Белка с явной не­охотой жевала мокрую траву, отказываясь от обгры­зенных мною хлебных корок. Седло натерло ей спину, непривычная к дальним переходам кобыла постоянно спотыкалась на неровной проселочной дороге, где-то успев потерять левую переднюю подкову. Промокшая насквозь, ссутулившаяся, лошадь казалась жалкой за­моренной клячей. Я решила избавиться от нее при первой возможности. Ромашка, при всех недостатках ее характера, куда больше годилась на роль верной спутницы странствующей ведьмы.

Ночью Белка подстроила мне очередную и послед­нюю пакость в своей жизни.

Ее съели волки.

Разобравшись в следах, я была просто потрясена глупостью кобылы. Стоило мне уснуть, как стрено­женная Белка невесть зачем углубилась в лесную чащу и долго блуждала тем без определенной цели, пока не свалилась в овраг, где то ли свернула шею, то ли терпеливо дождалась двух тощих, облезлых и потре­панных суровой зимой волков, при виде меня пристыженно шмыгнувших в кусты. Бедные звери изу­мились нежданной добыче не меньше меня. Вознеся хвалу невесть с чего расщедрившимся богам, они то­ропливо разделали кобылу, разволокли ноги и ливер по кустам и норам, лишь затем приступив непосредст­венно к трапезе.

Естественно, столь нелепая смерть не заслуживала ни единого доброго слова. Тоскливые желтые глаза

неотрывно следили за мною из частого малинника, горя желанием продолжить пиршество. Обуреваемые голодом, волки погрызли даже седло, так что на память от кобылы мне осталась только узда.

К счастью, до Чернотравной Кущи осталось ме­ньше часа езды; я преодолела это расстояние за пол­дня, сгибаясь под тяжестью двух сумок — с едой и вещами. К обеду мне удалось разыскать домик отше­льника — добротно сработанный скит в холме, выло­женный изнутри толстыми бревнами, с выведенной вбок трубой и парой круглых окошек. На холме рос раскидистый ясень, чья серебристая листва резко кон­трастировала с темной зеленью окрестных дубов.

Пожилой Магистр развалился в кресле-качалке у входа в скит, покуривая длинную трубку с душистым травяным сбором, не имевшим ничего общего с во­нючим табаком гномов. Качалка мерно поскрипывала, Кузьмай, в поте лица половший лебеду на маленьком огороженном участке с ровными рядами грядок, из­редка разгибался, перебрасывал пучки сорной травы через забор и укоризненно поглядывал на Учителя, выразительно потирая ноющую поясницу. Магистр добродушно улыбался и кивал прилежному ученику, всем своим видом являя картину полного умиротворе­ния и удовлетворения жизнью.

Первой мою мрачную, сгорбленную фигуру заме­тила Манька, дремавшая в лопухах у забора. Радостно взвизгнув, она сорвалась с места, перепрыгнула через качалку, заставив опешившего Магистра выронить трубку, в три скачка настигла меня и повалила на землю, виляя хвостом и тычась в лицо холодным но­сом. В порыве чувств она даже лизнула меня в ухо, размазывая дорожную пыль, замешенную на поте.

Кузьмай охотно воспользовался поводом прервать ковыряние в грядках. Аккуратно притворив за собой калиточку (к огромному разочарованию бродивших по полянке кур, бросавших алчные взгляды на све­жевзрыхленную гряду), ученик Травника привычно отпихнул ногой ластившуюся мантихору и принял у меня тяжелые сумки. Я вздохнула с облегчением, по­тягиваясь и разминая плечи.

Поздоровавшись и в двух словах объяснив цель своего визита, я смущенно приняла поздравления от Магистра Травника в связи с окончанием Школы и автоматическим вступлением в Ковен Магов. Кузьмай завистливо шмыгал носом. Ему предстояло сдавать выпускные экзамены в следующем году, экстерном, и учитель немилосердно заставлял его штудировать и повторять обязательный школьный курс.

— Как там моя Ромашка? — спросила я, немного отдышавшись.— Не перестала стяжать славу белого призрака?

— Какое там! — хохотнул Кузьмай.— Осенью бабы за клюквой на болото ходили, так она чего удумала — стоит на тропе и никого мимо не пускает, пока кусок хлеба или сладости какой не поднесут. Правда, ежели которая баба заблудится и аукать начнет, лошадь к ней является и на тропу выводит. Некоторые даже голос ейный добрый и ласковый слышали, а то и вовсе чудеса бают — дескать, как холостого мужика завидит, так красной девкой оборачивается и жалостно так смотрит, что прям устоять нет никакой мочи.

Кузьмай подумал, почесал в затылке и добавил:

— По-правде говоря, те герои и до девкиного голоса не шибко на ногах стояли — разило от них, как из кадушки с брагой...

— Кузьмай, прекращай свои дурацкие россказни,— перебил Травник.— Разве ты не видишь: наша гостья устала и наверняка проголодалась. Иди, накрывай на стол.

Ученик неохотно повиновался. Манька впри­прыжку побежала за ним, подобострастно заглядывая ему в глаза.

— Ты ему только волю дай — дни напролет будет байки травить.— Магистр осуждающе, но беззлобно покачал седой головой.— Присаживайтесь, Вольха. Куда вас распределили?

— В Догеву, главным магом-консультантом,— со­лгала я.

Очевидно, с той же вероятностью меня могли рас­пределить в преисподнюю главным некромантом-тех­нологом. Глаза Травника полезли на лоб и не долезли самую малость.

— Н-да,— растерянно откашлялся он,— в мою быт­ность завучем даже назначение в близлежащие к Догеве и Арлиссу города расценивалось как величайшее несчастье, им пугали отъявленных прогульщиков и шалопаев.

— Выходит, поделом мне,— рассмеялась я.— Впро­чем, после двух лет общения с вампирами у них вряд ли остался шанс испугать или удивить меня. Так что неизвестно, кому не повезло больше.

— Не скажите,— усмехнулся старый маг, старате­льно пряча беспокойство в уголках глаз,— в таком случае, полагаю, вас поставили в известность насчет... эээ... обряда?

— Какого именно? — насторожилась я. .

— Того самого.— Травник так старательно двигал бровями и подмигивал, что мне стало неловко.— Ну, который того... этого...

— Ритуального распития штатного мага в первую ночь второго осеннего новолуния?

Не обнаружив на моем лице и тени понимания, маг прекратил намеки и вздохнул:

— В таком случае вам предстоит серьезный разго­вор с Повелителем. Столь высокая должность обяжет вас сопровождать его... повсюду, а это не всякий вы­держит. Человек, по крайней мере.

Я и впрямь не выдержала:

— Если я и так скоро все узнаю, почему бы вам не высказаться чуть-чуть попонятнее?

— Не могу,— извиняюще развел руками маг.— Во-первых, я давал клятву вместе с твоим Учителем, а во-вторых, мы сами ничего толком не знаем.

Наша беседа была прервана Кузьмаем. Дюжий па­рень, по-медвежьи переваливаясь, тащил в охапке тя­желенный дубовый стол.

— В комнате уж больно душно,— пропыхтел он, с размаху брякнув перед нами столом.— И травами ра­зит, аж голова кругом пошла, а энта морда рыжая моим минутным затмением воспользовалась и сыр надъела, во!

Кузьмай возмущенно продемонстрировал выгры­зенный полумесяцем сыр. Мантихора, тихо мяукнув, подбежала к креслу и уткнулась мордой в колени Трав­ника. Старик ласково почесал ее за ухом.

— Ты, прежде чем на Маню наушничать, губы-то оботри — все в крошках.

Ученик облизнулся, заливаясь густой краской.

— Ну, это я того... по дороге попробовал самую малость — вы ж все равно опосля энтой твари есть побрезгуете. Не пропадать же добру!

— Надеюсь, больше ничего не пропадет? — с усмешкой поинтересовался старый маг.

— Ни-ни! -- клятвенно заверил ученик, для пущей важности погрозив Маньке кулаком. Мантихора при­вычно зашипела на него сквозь пышные усы.

— Вот уж парочка — не разлей вода,— тихим по­смеивающимся шепотом сообщил маг, когда Кузьмай снова скрылся в доме.— Куда Кузя — туда и Маня. На охоту вместе ходят, Кузьмай уток из арбалета бьет, а она приносит... изредка. Ну да все лучше собаки — у той упадет птица в трясину, и поминай как звали, а Маня на лету ловит.

Мантихора тем временем умостилась на коленях Травника, свесив лапы по обе стороны кресла. Пригрелась и басисто замурлыкала, рефлекторно выпуская и втягивая черные когти. Маг шутливо подергал ее за кисточки на ушах, кашлянул и сменил тему:

— Вольха, я хочу попросить вас об услуге. С де­ньгами, к сожалению, у меня не густо...

— О чем речь,— я возмущенно поморщилась,— а что случилось?

Передо мной звучно плюхнулось блюдо с жареной курицей, воздевшей к небу окорочка. В Манькином мурлыканье появились алчные нотки, и Травник пре­дусмотрительно спихнул ее на землю.

— На болоте снова начали пропадать люди. По од­ному, двое...

— Днем, ночью? — Я мысленно перебрала в памя­ти болотных чудищ. Ночных среди них было больше, а связываться с ними хотелось меньше.

— Хватались их обычно поздним вечером... или ранним утром, когда все добропорядочные селяне воз­вращаются из кустов при корчме.

Кузьмай вручил мне толстый, неровно отрезанный ломоть хлеба и сел рядышком, на прикаченном от поленницы чурбачке. Не успели мы приступить к еде, как тучи опомнились и хлынул ливень. Ясеневую кро­ну, укрепленную заклинанием, он не пробивал, час­тыми каплями осыпаясь с краев лиственного шатра

— Ежели живоглот днем и шастает, сегодня нипо­чем не вылезет,— проворчал Кузьмай с набитым ртом,— ишь зарядило. Хоть бы трясина из берегов не вышла, и без того ее паводком вздуло.

— Кто-кто? — со смешком переспросила я.

— Живоглот,— без тени улыбки повторил Трав­ник,— по крайней мере так его прозвали местные.

— Полагаю, за привычку глотать живьем?

— Именно.

— Да у вас не болото, а одна сплошная байка! — не удержалась я.— Если все свидетели проглочены, откуда они знают про чудище? Зима выдалась снежная, по весне трясина разъела тропы, вот вам и живоглот... Вы-то сами в него верите?

Травник молча кивнул на дубовый комель возле скита. Кузьмай ссек и порубил на дрова ветки, а не­подъемный ствол мантихора облюбовала для ежеднев­ной заточки когтей. Но недавно им воспользовался кто-то еще, втрое глубже распахав крепкую дубовую древесину.

— Я не знаю, что за гость навестил нас прошлой ночью, но Манька учуяла его сквозь стены и забилась под лавку, подвывая от страха. Увы, мы оказались недостаточно храбры для более близкого знакомства...

Я тоже не ощутила прилива трудового энтузиазма. Но признаваться не стала.

— В дом оно не полезло?

— Поскреблось в дверь, но я зажег веточку зверо­боя, и все стихло.

— Еще бы! — буркнул Кузьмай, расставлявший по столу миски.— Не веточку, а пук, уж завоняло так завоняло, изо всех щелей дым повалил, еле прокаш­лялись!

— Ты же сам подсовывал, причем что ни попадя! — вознегодовал Магистр.— Половину запасов из-за тебя, дурня, извели!

— Выходит, там был не один зверобой? Вы не могли бы припомнить, что именно? — перебила я. Зверобой неплохо отпугивал кикимор, пижма — мелких болот­ных нетопырей-кровососов, заодно и комаров, чеме­рицу недолюбливали вурдалаки. Но кикимора, кост­лявое созданьице в рост гнома, представляла угрозу только для собак и маленьких детей, к тому же не поедала жертв, а душила и бросала на месте. В ловчие стаи кикиморы сбивались редко, лишь в особо суровые зимы, когда бочаги промерзали до дна.

Запинаясь и поддакивая друг другу, травники на­чали перечислять. Чего там только не было! Ромашка, вороний глаз, жгучеяд болотный, вереск, двуцветник, птичий ячмень, камнеломка... Похоже, им удалось об­ратить в бегство всю окрестную нечисть, а также птиц, зверей и ползучих гадов.

— И много человек пропало?

— За два месяца — шестеро.

— Пятеро,— поправил Кузьмай,— Ламоня у свояка заночевал, вернулся к обеду. Ох, и отходила его жена кочергой, пуще живоглота! Брехал, поди, что у свояка, тот губ не помадит...

Маловато для плотоядной нежити, особенно если человек ей на один заглот. Стрекотун? Малый тинник? Эти способны схоронить тело в трясине и глодать его пару недель, но они в основном падалыцики, пред­почитают заболоченные кладбища. Я задумчиво об­грызла куриное крыло, кинула изнывающей Маньке. А если он не один? Какой-нибудь когтистый упыришка промышляет людей ради крови и скребется в двери по ночам, а тела достаются нечисти помельче.

— Ладно,— решилась я,— устроим на него засаду возле избушки. Хорошо бы поросенка к дереву при­вязать, да повизгливее. Сможете раздобыть?

Кузьмай задумчиво поскреб макушку, просиял и кивнул.

— Имеется   в   виду   купить,— многозначительно уточнил старый маг. Ученик приуныл.

— Ладно,— проворчал он,— доем и схожу в дерев­ню.

— И хотелось бы все-таки поймать мою лошадь,— добавила я.— Как ты думаешь, нам удастся застать ее врасплох на ночлеге?

— Лучше на водопое,— поразмыслив, ответил Ку­зьмай.— Болотную жижу она не пьет, бегает к роднику. Тут криничка неподалеку, срубом обнесенная. Сруб за годы наполовину в землю врос, днем селяне воду выбирают, а под вечер она высоконько стоит, как раз кобыле дотянуться. Вот из деревни вернусь, и сходим.

Дождь утих так же внезапно, как и начался, но искать живоглота по колено в грязи мне что-то не хотелось. Я осталась в ските с Травником ждать обе­щанного поросенка, от нечего делать разглядывая кни­ги на полках. На самом видном месте, разумеется, стояли замусоленные фолианты по травоведению, нижние полки были отведены для иных разделов ма­гии, на верхних усердно копили пыль свитки. Я при­села на корточки и пробежалась пальцем по корешкам. Некоторые из них коротко вспыхивали, давая понять, что книга дастся в руки не каждому — чужаку способна плюнуть в лицо огнем или вовсе не открыться. В самом углу стоял ветхий справочник по неестествознанию, по которому, наверное, обучался сам Травник и ко­торый с тех пор не открывал. Рисунки в нем были наивные, схематичные, боевые заклинания переме­жались суеверными указаниями вроде «поплевать че­рез левое плечо». Я фыркнула, представив себе оза­даченную морду упыря, когда я, вместо того чтобы треснуть его мечом промеж глаз, начну старательно отплевываться.

Поймав спиной испытующий взгляд, я захлопнула книгу и обернулась. Магистр задумчиво откинулся на спинку кресла, пыхая трубкой. Дымок, как живой, цельно струился к печи и выскальзывал через трубу, не оставляя запаха.

— Вольха, скажите,— помолчав, спросил он,— вы не теряли в Догеве сознания? Не было головокруже­ния, тошноты, чувства, будто проспали сутки?

— Нет, и укусов на шее тоже не замечала,— ехидно добавила я.

— Я не имел в виду, что они вас кусали,— мягко сказал архимаг,— но существуют иные... способы воз­действия.

— Повторяю: нет!

— Как скажете,— уверенности в его голосе не было.— А когда вы в последний раз болели?

— Магистр, либо вы рассказываете все без утайки, либо перестаете задавать глупые вопросы.

Травник огорченно развел руками: мол, умолкаю. Я прикусила губу, но допытываться не стала.

О возвращении Кузьмая мы узнали задолго до его появления на опушке, по громкой ругани и невнятным блеющим звукам. Ученик тащил на веревке козла с обломанным левым рогом, лохматого и пуче­глазого. Козел упирался, Кузьмай настаивал.

— Во,— угрюмо буркнул он,— насилу приволок. Пущай теперь живоглот с ним мучается!

Я принюхалась и поспешно зажала нос. Мягко го­воря, от козла разило. Крепко — смердело до невольно исторгнутой слезы.

— А что,— осторожно прогнусавила я,— поросята кончились?

Кузьмай, и сам не уверенный в равноценности за­мены, начал оправдываться:

— Молочных ни у кого нет, а за подсвинков такую цену заломили, что козел дешевле обошелся!

— А может, тебе еще и приплатили, чтобы ты его забрал? — вкрадчиво поинтересовался Травник. Кузьмай обиделся:

— Два кладня отдал, и то битый час торговался! Поросенок — тьфу, не будет живоглот на него разме­ниваться, а козел — он большой, его издалека видать...

— Насчет него и слепой не ошибется,— поддакнула я. Козел нагнул голову и мстительно боднул Кузьмая пониже пояса.— Что ж, привяжи у скита. Будем на­деяться, у живоглота насморк...

 

ГЛАВА 6

Как показала практика, козла следовало привязать подальше. Лучше всего — на другом краю болота. За день он успел перебодать меня, Травника и двух роб­ких мужичков, заглянувших к отшельнику за снадо­бьем от чирьев. Манька и та обходила его стороной, недовольно отфыркиваясь. Блеял он исправно, громко и гнусаво, так что все окрестные живоглоты с нетерпением ожидали ночи, дабы с наслаждением приду­шить мерзкую тварь. К вони мы притерпелись, но когда козел со всей дури принимался таранить ствол за неимением иного противника, от грохота заклады­вало уши. Я едва дождалась вечера, чтобы отправиться с Кузьмаем к роднику.

Парень не соврал, в сумерках Ромашка прискакала на водопой. Развевая гривой в легком галопе, она плыла над трясиной как привидение. За ней бесшумно летела черная тень, то бок о бок, то обгоняя, то от­ставая на корпус.

Я протерла глаза.

Две лошади, белая и черная, мчались по открытому пространству болота вдоль горизонта.

Я ничего не понимала. Ну ладно, Ромашка еще пользуется современными достижениями магии, а как скользит над трясиной вторая? И откуда она там взя­лась? Здоровенная какая, наверное, жеребец?

— Кобыла.— Кузьмай, не подозревая, ответил на занимавший меня вопрос.— Совсем молодая, одно­летка, но рослая, не иначе как в отца пошла. Прошлой весной я ее первый раз заметил, совсем еще жере­бенком была, но от матери не отставала. Я-то думал — кобыла недавно ожеребилась, жеребенок крохотный, догоню. Куда там! Задрали хвосты, ровно кошки ди­кие, да ка-ак припустят поперек трясины! Белая прямо по бочагам, жеребенок — с кочки на кочку. На козе еще догнал бы, а так...

Парень безнадежно махнул рукой. Лошади, словно подчиняясь его жесту, остановились и повернулись к нам.

— Ромашка! — позвала я.— Иди сюда, девочка!

Держи карман шире! При звуке печально знакомого голоса белая лошадь подскочила, как ошпаренная, и помчалась прочь, не оглядываясь.

Черная осталась на месте, с интересом разглядывая чужаков.

— Давай попробуем к ней подойти,— предложила я. Кузьмам только рассмеялся:

— Думаешь, подпустит на расстояние вытянутой руки?

— Хоть рассмотрю ее поближе.— Я неторопливо, стараясь не делать резких движений, пошла навстречу кобыле. Кузьмай, напротив, присел на пенек, скрестив руки на груди,— видимо, хотел насладиться веселым зрелищем погони человека за лошадью.

Как ни странно, та не выказывала ни малейших признаков испуга. Изящное воплощение любопытст­ва — от кончиков настороженных ушей до вздерну­того хвоста — кобылка застыла как изваяние, готовая в любой момент сорваться с места. Чуть раскосые глаза с вертикальными зрачками переливались всеми оттенками желтого, как кусочки янтаря на залитом солнцем пляже. Я почтительно остановилась на рас­стоянии десяти локтей, опасаясь спугнуть лошадь и размышляя, что делать дальше. Для Ромашки я за­хватила горсть подсоленных сухариков и теперь ма­шинально перебирала их в кармане, не осмеливаясь предложить дикой кобыле. Вряд ли она правильно истолкует мой жест и оценит непривычное лакомство.

Переживала я напрасно. Сухарики похрупывали, ло­шадь прислушалась-принюхалась, фыркнула: «А, где наша не пропадала!» — и подбежала ко мне. Я выта­щила полную горсть сухарей, сложила ладони «ло­дочкой», и в них тут же уткнулись мягкие шелковистые губы. Мягкие-то мягкие, но настырные и на диво ловкие. Сухари как ветром сдуло, даже крошек не осталось. Пришлось снова лезть в карман, вытряхивать до последней крупинки. Откушав, лошадка оконча­тельно обнаглела: ткнулась мордой мне в ухо, обню­хала и попыталась пощипать волосы, обошла вокруг, скептически разглядывая под разными углами. Словно домохозяйка на рынке, с брезгливой гримасой изуча­ющая уцененный сыр, в тягостном раздумье —трях­нуть кошельком в другой лавке или рискнуть желудком в этой.

Поскольку особого выбора не было, дама смири­лась с несимпатичным продуктом, насквозь прово­нявшим козлом. Шумно выдохнув, она повернулась ко мне боком, словно предлагая оседлать. Я осторожно почесала лошадь за ухом. Ей понравилось — кобылка нагнула голову, подставляя крутую шею с короткой, словно остриженной гривой. Поглаживание ввело ло­шадь в легкий транс, она пошире расставила ноги, полуприкрыв кошачьи глаза. Осмелев, я привычно оперлась о холку, подпрыгнула, побарахталась и бес­славно соскользнула вниз. Кобылица была выше Ро­машки на добрую пядь, и вся какая-то обтекаемая, скользкая, словно покрытая змеиной чешуей, а не шерстью. Не трогаясь с места, она со снисходительным интересом наблюдала за моей возней. Влезть на нее без стремян оказалось не проще, чем взбежать по ле­дяной горке. Пришлось воспользоваться перевернутой кадушкой (лошадь терпеливо ждала, пока я за ней бегала). Удивительно, но стоило мне выпрямиться, как скольжение и сползание в разные стороны тут же прекратились — гибкая лошадиная спина словно подстроилась к наезднице, даже без седла я сидела как влитая. Осмелев, я легонько ударила лошадь пят­ками. Она покосилась на меня,— я могла поклясться, что ее губы дрогнули в злорадной ухмылке,— и пошла плавным неспешным шагом.

Конечно, я и раньше каталась на лошадях без седла, но это было что-то новенькое. Не чувствовалось ни толчков, ни подскоков, отдающихся в ягодицах, ло­шадь словно плыла над землей, не отталкиваясь от нее копытами. Бока кобылы, сжатые моими коленями, почти не шевелились; казалось, она не дышит, да и не слышно было дыхания, если не считать редкого досадливого фырканья, когда лошадь встряхивала го­ловой, отгоняя комарье.

Я чуть сжала колени. Лошадь беспрекословно пе­решла на трусцу, словно всю жизнь ходила под седлом и наловчилась угадывать желания всадника без шпор и поводьев.

Ощущение полета усилилось. Чем быстрее неслась лошадь — рысью, а затем галопом, тем больше она сливалась с всадницей. Казалось, я намертво вросла в ее спину, не нуждаясь в седле.

Случайно глянув вниз, я обомлела — пестревшая цветами луговина давно осталась позади, под копы­тами мелькали бочаги и кочки. Кричать «тпру!!!» было столь же бесполезно, сколь глупо. Мы не падали в болото только благодаря безостановочному движению, для которого хватает одной-двух точек мгновенной опоры.

Окно бочага. Прыжок! Пять секунд свободного по­лета. Кочка слева — левая передняя нога. Сухой ост­ровок слева — правая задняя. Коряга. Прыжок! Удар копытом в полете. Рывок! Дерево на пути. Поворот в воздухе, небо смешалось с землей, у самого носа мелькнули сухие ветки. Поваленный ствол. Прыжок! Прыжок!

Я зажмурилась, обхватив руками лошадиную шею и уткнувшись лицом в гриву. Нет, кобыла не пыталась меня скинуть, мы по-прежнему составляли единое це­лое, но видеть этот монолит то летящим подобно пти­це, то боком несущимся по топи со скоростью ветра было выше моих сил.

Наконец лошадь встала. Нет, она не замедляла шаг, не тормозила задними ногами, встала — и все, словно чье-то заклинание превратило живое существо в ка­менную глыбу, неподвластную инерции. Я так не уме­ла и кубарем полетела через услужливо опущенную шею. Ехидно заржав, черная кобыла переступила через мое распростертое тело и, помахав хвостом на про­щание, растворилась в непроглядном тумане Козьих Попрыгушек.

Приподняв голову, я только и смогла плюнуть ей вслед набившейся в рот тиной. Тропа, поперек кото­рой я лежала, была единственной безопасной дорогой через болото. Треклятая кобылица аки посуху пром­чалась через самое сердце трясины, чьего ненасытного чрева остерегаются даже лягушки.

— Вольха! Вольха!!! — заголосили вдалеке.— Иде ты-ы-ы? Ау!!!

— Ау! — отозвалась я, различив алую точку по на­правлению звука.— Кузьма-а-ай! Я на тропе! Иди сюда-а-а!

Ученику Травника, снабженному факелом, вырос­шему на болоте и знавшему наперечет каждую кочку, потребовалось не меньше получаса, чтобы пройти треть версты по едва заметной тропе. Вечерний туман заботливо укутал Попрыгушки желтым одеялом, уско­рив наступление ночи.

— Ты в порядке? — Парень перебросил факел в левую руку и помог мне подняться.

— Вроде бы.— Я потерла ушибленный копчик и одернула куртку. Штаны на заду пропитались болот­ной жижей.

— А где чернуля? — Кузьмай настороженно вертел головой, словно опасался, что из тумана за спиной высунется усатая морда и цапнет его за мягкое место.

— Ускакала по тропе в другую сторону.— Я слегка покривила душой. Мне казалось, что лошадь затаилась в тумане и сквозь него наблюдает за нами всевидя­щими янтарными глазами.— Славная кобылка, верно? А какая выносливая! Галопом проскакала добрых пять верст — и даже не вспотела, да что там — не запы­халась!

Зато с меня пот лил ручьями — правда, по другой причине.

— Добрые лошади по трясинам не гойсают,— пробурчал Кузьмай.— То и не лошади вовсе, а беси бо­лотные. Явится такой честному человеку, поманит, в руки дастся, да и нырнет в бочаг вместе с всадником.

— Брось, не нырнула же,— неуверенно отмахну­лась я.

— Не нырнула — потому как ведьму в тебе почу­яла,— подумав, заключил Кузьмай.— А супротив ве­дьмы ни один бесь не выстоит, потому — остереглась топить.

— Очередная байка, Кузя,— хохотнула я.— Беси, я бы сказала, весьма охотно идут на контакт с ведьма­ми—с целью пообедать. И рано или поздно какой-нибудь бесь мною, да и тобою подзакусит, так что не рассчитывай на ведьминскую неуязвимость и неосве­домленность бесей в этом вопросе.

Кузьмай украдкой перекрестился. Мы потопали об­ратно, парень низко держал факел, высвечивая тропу. Пот остыл и сошел, в мокрых штанах стало зябко, словно кто-то прорезал в них дыру и в нее беспре­пятственно задувает ледяной ветер. Трава не успела высохнуть после дождя и щедро поделилась водой с моими сапогами; в левый вошло больше, он хлюпал громче и противнее. Я плелась за Кузьмаем, бездумно отсчитывая шаги. Сто, двести, пятьсот... Вдали нари­совалась Куща, длинные узкие облака хищно сколь­зили над деревьями, словно выглядывая поживу. Фа­кел чадил и фыркал на последнем издыхании.

— Слышала? — шепнул Кузьмай, больше лязгая зу­бами, чем двигая языком.— Воет.

Мелодичный, тоскливый, пробирающий до костей вой накатывал волнами как далекий прибой, то раз­бавляя ночную тишину, то переплетаясь с ветром.

— Там,— стараясь не поддаваться панике, я мах­нула рукой на север,— приближается. Интересно, оно идет посуху или плывет над трясиной? Если ты знаешь нужную тропу, можно пойти ему навстречу. Не хоте­лось бы разминуться и потом всю ночь ожидать при­ветливо оскаленной морды в окошке.

— Мы же от-т-туда пришли.— Лицо Кузьмая бе­лело во тьме, как непрожаренный блин.— Т-тропа ви­льнула....

— Прекрасно! — Я деловито размяла пальцы.— Выходит, оно идет за нами. Кузя, чуть-чуть помед­леннее, но не останавливайся, чтобы оно не почуяло подвоха.

Кузьмай одобрил только вторую частью плана, но бросить меня посреди болота не посмел. Идти стало значительно веселее, ногам не терпелось резво пус­титься наперегонки.

До леса оставалось шагов двести, когда факел чих­нул и угас. Раскаленный уголь на конце медленно потускнел, словно вбирая отданный ранее свет.

Мы застыли на месте. Над трясиной перемигива­лись болотные огоньки, невдалеке истошно блеял не­сносный козел. Потом замолчал, но воя мы тоже не услышали.

— Отстал? — с надеждой пробормотал Кузьмай.

— Подкрадывается,— неумолимо отрезала я.— Как у тебя с практической магией?

Травник судорожно сглотнул, что вряд ли можно было истолковать как положительный ответ. Видимо, прикладные дисциплины ему не давались.

— Тогда хотя бы под ногами не путайся,— вздох­нула я. Закатала рукава и начала поочередно щелкать пальцами обеих рук, развешивая в воздухе комки пу­льсаров. Мне не хотелось выдавать живоглоту наше точное местонахождение, и они вспыхивали с задер­жкой, отлетев локтей на двадцать. Я успела сотворить девять штук, когда редкий лязг Кузьмаевых зубов пе­решел в дробный стук и нечленораздельное мычание. Его указательный палец трясся в унисон с челюстями.

Светящийся шарик прикорнул на кончике носа за­метно озадаченного живоглота, припавшего к тропе и весьма недовольного разоблачением. Клацнули зубы, но пульсар легким перышком выскользнул из смыкающейся пасти и завис чуть поодаль.

Он и впрямь походил на малого тинника — если подрастить последнего до размеров медведя, пропор­ционально увеличив, зубастую пасть от уха до уха. Ка­залось, шеи у него нет вовсе, голова плавно перетекала в квадратное туловище, покрытое спутанной шерстью. Мощные задние лапы были короче передних раза в два, из-за чего казалось, будто живоглот идет впри­сядку.

Я как-то сразу поверила в его глотательные спо­собности и не стала дожидаться наглядной демонстрации. Мы ударили одновременно — я излюбленной волной огня, Кузьмай с надрывом заголосил какое-то заклинание. Понять его в столь драматическом ис­полнении было непросто, но, как ни странно, оно сработало: нас обоих швырнуло на землю, тварь же едва пошатнулась. Волна прошла верхом, гигантской дугой расчертила небо и бесславно угасла, оставив легкое дымное облачко.

— Я же просила! — завопила я. Оправдываться было некогда — мы подхватились и бросились врас­сыпную: я назад по тропе, мимо остолбеневшего от такой наглости живоглота, Кузьмай вперед — другого пути не было.

Удаляться от болота тварь не хотела, а может, про­сто любила девушек в собственном соку. Она без ко­лебаний развернулась и бросилась за мной, давясь хриплым рыком. Двигался живоглот длинными прыж­ками, каждый в пять-шесть моих шагов, но грузно и неуклюже, так что догнать меня ему удалось не сразу. В темноте я почти ничего не видела и неслась наугад, стараясь не думать о трясине по обе стороны тропки. Ноги скользили по мокрой осоке. Живоглот старате­льно пыхтел за спиной, нагуливая аппетит перед ужи­ном. Разумеется, я не собиралась подкармливать бед­ное животное. Дождавшись подходящего момента, я резко остановилась, развернула ь, присела и кувыр­кнулась вперед, бормоча заклинание. Надо мною в высоком прыжке пролетел удивленный живоглот, приземлился и яростно взревел: из парных дыр в брюхе хлестали темные струи, шерсть по кра> м дымилась. Не обольщаясь, я вскочила на ноги и без оглядки побежала обратно. Глаза худо-бедно приноровились к темноте, трясина слабо фосфоресцировала. Тропа казалась черным ручьем, змеившимся по серебристому лугу. Нежить на диво живуча: даже выпотрошенная, не сразу издохнет; получив же смертельную рану, будет преследовать обидчика до последнего. Может статься, до утра — тьма покровительствует нечистой силе, в ней прекрасно себя чувствует даже изначально мер­твый зомби. Потому-то бывалые маги рекомендуют загодя приглядеть высокое дерево, дабы в случае чего пересидеть на нем праведный гнев агонизирующей твари. Раньше я посмеивалась над подобными сове­тами, но сейчас была совсем не прочь схалтурить, махнув рукой на честь, доблесть и славное имя в ле­тописи.

Раненый живоглот скакал медленнее, зато свирепо и недвусмысленно ревел в полный голос, отбивая охо­ту сдаваться и просить прощения. До Кущи оставалось меньше тысячи шагов,  до живоглота — три прыжка, для мгновенного перемещения на несколько сот лок­тей требовалось замереть хотя бы на пять секунд и умиротворенно сосредоточиться. Я сомневалась, что сумею надлежащим образом умиротвориться с разъ­яренным живоглотом за спиной, и мчалась вперед что есть мочи, лихорадочно перебирая в памяти до­ступные заклинания. К сожалению, большинство из них были строго специфичными, рассчитанными на конкретный вид нежити, а живоглот классификации не поддавался.

Тварь настигала. В лицо бил ветер, в спину — столь же неприветливое дыхание. Эх, жаль, меч остался в ските. Закаленная сталь порой оказывается дейст­веннее магии, упокаивая нежить на месте. Я пред­ставила веревку, натянутую поперек тропы, пере­прыгнула и с удовольствием заслушала тяжелый удар о землю. Топот на секунду умолк, потом возобновился с удвоенным энтузиазмом. Только я собралась повторить удачный трюк, как сама поскользнулась на ост­ровке грязи, шлепнулась на колени и единственное, что успела сделать,— обернуться и швырнуть в живо­глота пульсирующий комок огня, растекшийся по морде.

Используются технологии uCoz